Человек, который был председателем комиссии

Жил на свете человек, и было у него три заботы. Первая забота того человека была его неудачная фамилия Орлов-Воробьев — не только двойная, но и двусмысленная. От такой фамилии человек терпел массу мелких неудобств, и когда-то давно совсем было собрался её сменить или хотя бы укоротить с какой-нибудь стороны — да раздумал, потому что узнал вовремя, что где-то в документах. все равно будет значиться, что он был прежде Орловым-Воробьёвым, и бдительный кадровый деятель, перебирая бумаги на предмет повышения его, бывшего Орлова-Воробьёва, на двадцать рублей, лишний раз задумается и лишний раз завернет эти самые бумаги под предлогом нехватки фондов.

Вторая забота того человека была жена Изабелла, которая говорила басом, имела в Москве любовника и у которой он, Орлов-Воробьев, был под каблуком. Детей у них не было, Изабелла давно уже ему осточертела, и надо было бы ее сменить, да человек побаивался и Изабеллы, и общественного мнения, и непредвиденных последствий.

А третья, последняя забота того человека была производственная комиссия, которую он возглавлял уже второй сезон.

В предпоследний день старого года надо было ещё проработать пьяницу Кузовлёва, и председатель комиссии задержался на работе, чтобы обдумать свою речь. Он достал из ящика стола толстую общую тетрадь; когда-то, в студенческие годы, на первом листе была веселая надпись "Учебник демагогии"; потом, выбившись в люди, человек эту надпись замарал, а тетрадью пользовался все чаще и чаще — удобно!

"Чуждый нам элемент" — нашёл он подходящее определение пьяницы Кузовлёва, записал его на чистом листе хорошей бумаги и даже лицом посветлел, хотя тут же это лицо сделалось мрачным, потому что мысль надо было развить.

От думанья у председателя комиссии всегда начинала болеть голова, а в тетрадке, как назло, ничего не попадалось — но тут он вспомнил, что от Кузовлева совсем недавно ушла жена, пышная довольно блондинка, в самодеятельности выступала. Записал про жену. В голове посветлело, а в тетрадке нашлось: "Таким не место".

На следующий день с утра собрали комиссию и вызвали пьяницу Кузовлёва. Председатель был в добром расположении духа, шутил и первый начинал смеяться: вчера Изабелла сказала ему, что ее новогодняя командировка в Москву отменяется и что она устала. "Поссорилась с этим самым", — подумал Орлов-Воробьёв; ему стало легче на душе оттого, что у Изабеллы неприятности.

Явился пьяница Кузовлёв. Председатель комиссии последний раз хихикнул собственной шутке и встал. Всякий раз, приступая к исполнению своей обязанности, он мысленно застегивал все пуговицы мундира; мундира, конечно, не существовало, но был он почему-то голубого цвета; затем приходило ощущение, что перед тобой дичь и ты нетерпеливо бьёшь хвостом, хотя хвоста, конечно, тоже не существовало; и, наконец, надо было перейти на "мы".

— Мы тебя вызвали, — начал Орлов-Воробьёв значительно, взглянул на пьяницу Кузовлёва — и до того тот показался ему несимпатичен и такое в нем, председателе комиссии, возникло негодование, что чем дальше говорил, тем больше чувствовал, как вот-вот завизжит, и изо всех сил приходилось сдерживать себя, понимая, что никак нельзя завизжать на заседании комиссии, поскольку ты председатель... а оттого еще сильнее и нестерпимее хотелось завизжать. Члены комиссии согласно кивали: вот-вот должен был открыться магазин на территории, и обещали выбросить шампанское, не настоящее, правда, а импортное — так нет же никакого, а завтра Новый год.

Комиссия постановила пьяницу Кузовлёва строго предупредить и разошлась. Председатель вышел последним и запер помещение. В коридоре почему-то стоял пьяница Кузовлёв, увидав председателя, пошел ему навстречу.

— Ты, гад! — сказал председателю пьяница Кузовлёв и ударил в ухо. Председатель от неожиданности отпрянул, и получилось по носу. Удар оказался несильный, но какая-то жидкость все же возникла, а обиднее всего было то, что в длинном коридоре, кроме пьяницы Кузовлёва, не оказалось ни одного свидетеля.

"Ладно, — подумал пострадавший. — Не стоит догонять. Я уж как-нибудь так с ним, на комиссии..."

В наступающем новом году у него появилась новая, четвёртая забота.