За новую организацию

Сколько себя помню — я всегда был в какой-нибудь организации; по-моему, был в октябрятах, Точно был пионером, комсомольцем, членом ДОСААФ, ДСО "Труд", Красного Креста, Народной дружины, профсоюза и, наверное, еще чего-нибудь. Постепенно вхождение в организацию стало своего рода потребностью и необходимым условием душевного спокойствия, а невхождение — причиной мучительного беспокойства.

Несколько лет назад мы с Астаховым начали выходы на лед московского моря. Нас было двое, и пока мы несли свои ватные штаны от автобусной остановки у плотины на лед, мимо нас проносились машины, полные организованными рыбаками; мы могли рассчитывать максимум на Коровинский залив; они мчались в Бревновский и Перетрусово, на Медведицу и черт его знает еще куда.

Пока мы в поту и мыле крутили по первой лунке, они уже успевали оборвать не по одной мормышке. Иногда мы видели, как на горизонте весь лед расцвечивался флагами: шли соревнования, "Да-а, Шириков, — говорил Астахов в конце дня, сгребая окуней в ящик, — по 10 копеек за стакан". Нас было двое, Астахов даже на велосипеде не умел ездить, и мы чувствовали, что у нас впереди никакой перспективы.

Когда нам сказали, что в ЛВТА создана секция рыболовов, эффект был как при известии о повышении цен на водку: очевидно, что это имеет место — а все не верится. Объявили: "Записываем, только 20 мест, по рублю с носа, едем в Бревновский залив, окунь там — во! Сбор в 6, у гаража. Ляповцы едут в Коровинский". Спали ли мы с Астаховым в ту ночь — не знаю. Пришли загодя, смотрим — как на призывном пункте. Сунули нас в кузов, зажали — не дыхнуть. Слышим — председатель секции волнуется: Баринова нет. Тут кто-то сказал нехорошее слово, все согласились, и мы поехали. Сердце в сплюснутом со всех сторон теле прыгало вверх и вниз: "Окунь там — во, окунь там — во!" Когда проехали Иваньково и Креву, Николай Иваныч Чулков сказал: "Счас — свернет". Когда не свернули, все сказали: "Интересно!" Когда стало ясно, что сворачивать уже некуда и дорога только одна, через Кимры, — кто-то опять сказал нехорошее слово, и все опять согласились. Николай Иваныч сказал, что нас, наверное, повезут на Медведицу или на Великое озеро, и кто-то из темноты кузова предложил присвоить председателю секции звание "Македонский". Председатель ехал в кабине и нес всю ответственность. После Кимр все успокоились и повеселели: "Будь что будет". Куда-то мы в конце концов свернули, и не раз, и был уже солнечный день, когда на глухой лесной дороге машина встала. "Догнали колонну",— сказал подошедший к заднему борту председатель секции. "Куда хоть едем-то?" — спросил А. И. Родионов. — "В Перетрусово, так и перетак", — ответил председатель. Мы высыпали через борт и поняли, что значит организация: впереди было еще 9 машин. 250 институтских рыбаков (и ляповцы в том числе) были посажены в технику и брошены единой автоколонной в одно место, что было спокойней за рыбаков и за технику.

Кое-как проехали через полуразрушенный мостик и прибыли на лед. Ловили до 4-х. "Да-а, Шириков!" — сказал Астахов в 4 часа. "А чего бы ты хотел?" — спросил я. - Это же не Бревново, в конце концов!" Все-таки Астахову очень трудно угодить.

"Двести хвостов" — спокойно сказал Николай Иваныч, когда все собрались у машины. А. И. Родионов посмеялся, полез в машину. Ехали недолго: до мостика, утром он был полуразрушенным, а вечером — полностью. Когда все повылезали из машин — стало как на Куликовом поле. "Гатить!" — сказал начальник автоколонны Егорихин. — И сделалась гать, но ею решили не пользоваться. "Лапнику!" — сказал Егорихин, и лес обнажился, и по заваленному лапником мостику пошли машины. На все это стоило посмотреть. "Единица — вздор, единица — ноль..." — шептал я, стиснутый опять в кузове, а сзади меня Николай Иваныч рассказывал, какие лещи ловятся на Пудице: "Почешешь ему бок, а он так и выгибается от удовольствия, так и выгибается... Ловится исключительно на соленое тесто. Чем солонее — тем лучше: он его в рот возьмет, оно соленое, челюсти ему сведет — и тяни его, никуда не денется".

В следующее воскресенье мы с Астаховым и председателем секции ловили корюшку-огуречника в "аппендиците", у плотины (рыбка — 70 мм длиной, но исключительно хороша к пиву) и председатель сказал, что секция уже ездила в Бревновский. Еще он сказал, что мы дураки, раз испугались трудностей и не поехали. "Не все сразу" — решили мы с Астаховым.

В январе я сделал отчаянную попытку пробиться в одиночку в Бревновский залив. Когда я вышел на дамбу около Иваньковских труб — я ахнул: все море было залито водой. Я сделал все, что мог: дошел почти до Могильного острова. Подвели меня калоши, купленные на Кимрской барахолке и оказавшиеся какими-то полупроводниковыми: внутрь они воду пропускали, а обратно — нет, причем выворачивание наизнанку ничего не меняло.

Весна для рыболова — пора новых надежд, и солнечным мартовским утром на дамбу поднялись трое: я, Астахов и Карпов. До самого горизонта тропа, ведущая в Бревново, была заполнена сосредоточенно шагавшими группами рыбаков. Не сговариваясь, мы вышли на ту же тропу и взяли хороший темп. Было жарко, и к концу первого часа рюкзаки, тулупы, ватные штаны и валенки уже доконали нас. "Пить", — сказал Астахов, но мы еще держались. Сзади рявкнул мотоцикл, мы прыгнули в разные стороны. Мотоцикл встал, с седла загадочно улыбался Кретов, а из коляски выбирался Николай Иваныч Чулков. В папахе типа генеральской и в темных очках он был великолепен. "На эту сторону лучше и не ходите", — сказал Николай Иванович. — "Сейчас надо в Федоровский залив пробираться, а на этой стороне ничего и не берет". Это заявление морально добило нас; мы еще успели стрельнуть у Николая Иваныча мотыля и потом, когда он уехал, по инерции еще двигались минут 15, пока Карпов не сказал: "Бросьте меня здесь, ребята". Пот застилал очки, мы посмотрели с Астаховым в глаза друг другу и подумали: "Ну, чего мы мучаемся? Что строим из себя каких-то гордых одиночек? Ведь, небось, недели через две снова заработает в ЛВТА секция и за какую-нибудь несчастную пару рублей мы спокойно, на машине съездим в этот чертов Бревновский залив". Мы дальше не пошли, скинули рюкзаки и сели пить чай.

Конечно, мы съездим в Бревновский залив, не в этом году, так в следующем. Уже и то хорошо, что у нас есть, наконец, своя организация, и год 1970, год ее рождения, мы будем помнить, как помнят первую любовь.