Святая простота
Женис Мусульманбеков, редактор стенной газеты “Импульс”, утомлённый и измученный, пришёл домой и повалился на диван.
— Дома! Отдохну душой у домашнего очага, около жены… Моя Лена — единственный человек, который может понять меня, посочувствовать…
— Что ты сегодня такой взъерошенный? — спросила его жена.
— Да так, на душе скверно… Пришёл вот к тебе: душой отдохнуть.
— Да что случилось?
— Вообще тяжело, а сегодня в особенности. Художники опять запили, краски кончились, машинистки бастуют… Но это пустяки, всегда так. А вот что плохо, Леночка. Сижу я сегодня у себя на рабочем месте и думаю, что бы в очередной номер хорошенького дать. Вдруг, знаешь, распахивается дверь, и входит Мазепа, давнишний мой
друг и приятель. Тот самый, что в самодеятельности любит участвовать и на роль первых любовников всегда претендует. Ну, он ещё одной нашей сотруднице за поцелуй пять баллов поставил на экзамене. Зачем, думаю, черти принесли? Это неспроста… Небось рассказ принёс, или, упаси Бог, стихи. Разговорились. То да сё, пятое-десятое… Оказывается, действительно — рассказ принёс. “Хочу, – говорит, – вкусить сладость авторства”. И вынимет из папки листки. “Вот, – говорит, – “Курочка Ряба” называется. Я там несколько того… Но ведь и Зощенко иногда того…” Читаю. Ахинея невозможная! Чувствую, руки чешутся, так бы и… Но нельзя!— Нет, — говорю, — ты мне друг и приятель, но не пойдёт. Газета дороже!
— Это почему же?
— А потому. Тема для этого номера неподходящая. Вот, может быть, на Новый год…
Покраснея я весь, затылок начал чесать, соврал даже, что заболел. Да с таких рассказов и насамом деле заболеешь. Он заметил моё смущение и надулся как индюк. “Ты, – говорит, – просто не хочешь мой рассказ печатать. Боишься, что по шапке дадут. Я понимаю… Па-анимаю, Женис!” В общем, понёс. Упрекнул меня в лицеприятии, назвал филистёром, клерикалом и кем-то ещё. Битых два часа сидел, бубнил. В конце концов пообещал больше никаких материалов не давать и всех литсотрудников на меня натравить
. Во дела! А напечатать невозможно: газету осрамишь на весь Институт. Не напечатать тоже нельзя — литсотрудники народ капризный. А что, если и в самом деле перестанут писать? Как вот теперь выпутаться — ума не приложу!— А о чём хоть рассказ?
— А ни о чём. Ахинея. Хочешь, сама почитай. Вот…
Лена взяла листки и уже с первых строк не смогла сдержать улыбки.
— И что же? Очень милый рассказ! — воскликнула она, закончив чтение. — По-моему, ты просто придираешься, Женис. Или ничего не понимаешь в искусстве.
— Я ничего не понимаю в искусстве? — вскипел Женис.
— Ты ничего не понимаешь в искусстве!
— Это ты ничего не понимаешь в искусстве!
— Не-эт, извини! В твоих протонах и перфокартах я, может быть, действительно не разбираюсь, а уж в искусстве я понимаю получше тебя! Мазепа написал отличный рассказ! Ты просто ему завидуешь… и ненавидишь за его талант!
Женис внезапно успокоился, мудро улыбнулся и постучал согнутым указательным пальцем по лбу. Затем вздохнул, взял со стола свою папку с надписью “Импулс” и спустился в подвал. В подвале дуло, капало, пахло одичалыми котами. Повинуясь неясному ещё какому-то чувству, Женис зажёг свечу, сел на бочку из-под капусты и начал писать. Писал он долго, но, как ему показалось, на одном дыхании. Не перечитывая, сунул написанное в конверт, заклеил его — и на какое-то время задумался. Потом решительно тряхнул волосами и надписал конверт: “Город Алма-Ата, Олжасу Сулейменову”. Подумал ещё и прибавил: “Великому казахскому поэту”. Выбравшись из подвала, Женис опустил конверт в ближайший почтовый ящик и с чувтсвом облегчения зашагал на заседание редколлегии.