| Объединенный институт ядерных исследований МУЗЕЙ истории науки и техники ОИЯИ |
Страницы истории
В.М. Лимонин. Воспоминания
В. М. Лимонин
После окончания войны 1941-1945 гг.
завод продолжал выпускать изделия Главного конструктора И.В. Четверикова, но уже
не в режиме военного времени. Изделия морского базирования выпускались
небольшими партиями. Больше ставки делалось не на боевые качества, а на
дальнейшее усовершенствование летно-технических данных
изделий. Мы, молодые работники, не были
большими специалистами в области разработок авиационной техники, но и то
понимали и видели, что у гидросамолетов И.В. Четверикова нет будущего - слишком
низкие летные данные были у самолетов (скорость, дальность полета, маневренность
и др.). В конце войны уже делались попытки
изменить профиль самолетостроения на заводе, для чего на завод был направлен
главный конструктор Горбунов, со своим ОКБ, но дальнейшего развития на заводе
это ОКБ не имело. Возможно, это было связано и с гибелью Горбунова на Московском
море. В 1946 году ОКБ И.В. Четверикова по
решению правительства переводят в г.Ленинград. На ведущих работников завода
(конструкторов, технологов, производственников, рабочих и др.) были составлены
списки, оформлены документы. Мне также предложили поехать в числе работников
завода с ОКБ И.В. Четверикова. Когда я сказал дома об этом, то
родители очень возражали против моего отъезда. Дело дошло до слез. Я отказался
от поездки в Ленинград. Многие согласие дали и выехали с заводом в Ленинград. Но
значительная часть работающих не поехали и остались работать на заводе.
После войны проходила демобилизация
и в действующей армии, и на завод пришло много молодых рабочих и специалистов
(ИТР). В 1946 году, стало известно, что к нам на завод прибудут немецкие
специалисты для работы по профилю завода. Для организации демонтажа
оборудования двух заводов г.Галле и г.Дессау в Германии и сопровождения их в
СССР до ст.Дмитров и на завод выезжали ответственные работники Министерства и
завода. На завод стали прибывать станки,
оснастка, приборы и другое оборудование. Перевозилось оборудование
автотранспортом из г.Дмитров. Железная дорога до Большой Волги еще не была
восстановлена. Оборудование возили день и ночь и складировали его на территории
завода в средней и высокой зонах. В числе руководителей перевозкой оборудования
были Павел Яковлевич Матюшенко, Иван Алексеевич
Репин. Ящики с оборудованием мы охраняли
по мере его прибытия на завод. После окончания перевозок оборудование
распаковывалось, расконсервировалось и устанавливалось в цехах и отделах по
принадлежности. Немецкое оборудование превосходило по качеству,
производительности и точности наше оборудование. Впоследствии долгие годы на
этом оборудовании работали наши специалисты. Завод не был готов принять и
обеспечить немецких специалистов жильем. Жилищное строительство развернуто не
было. Руководством Министерства было принято решение формировать строительство
жилья для размещения немецких специалистов и их семей. Самым быстрым
строительством могло быть только строительство финских домов. И по решению
правительства в адрес завода пошли эшелоны с финскими домами. Прибыли разборные
финские дома на ст.Соревнование. Из заводских рабочих и инженерно-технических
работников комплектовались бригады, была организована перевозка финских домов в
левобережную часть поселка. Место для размещения домов было выбрано в сосновом
лесу. "Я был назначен бригадиром, -
вспоминает Николай Семенович Тараканов, - по перевозке блоков, панелей и других
конструкций финских домов. В составе бригады были и рабочие, и конструкторы и
технологи. Так, в моей бригаде были конструкторы Альберт Михайлович Светлов,
Константин Иванович Логвиненко и другие. Наша бригада перевозила дома осенью, а
по мере их поступления на место укладывали бетонные подушки под финские дома и
вместе со специалистами строителями их собирали". Перевозку финских домов со станции
Соревнование производили силами транспортного цеха завода молодые шоферы Иван
Васильевич Соловьев, Александр Осипович Фадосеев. В строительстве финских домов
принимали участие и пленные мадьяры. Финские дома размещены по ул.Октябрьской,
школьному проезду, по улице Ленина, Пионерской, Комсомольской, Орджоникидзе. По
мере окончания строительства финских домов и подготовки к их заселению немецкими
специалистами, нас направляли их отапливать и караулить от воровства и
расхищения, финские дома отапливались дровами. По прибытии немецких специалистов
мы помогали им затаскивать вещи, мебель в помещения, сдавали дежурство и
возвращались на завод. Вещей, мебели и другой утвари у
немцев было много, а площади в финских домах небольшие, поэтому среди немецких
семей была какая-то паника, слезы, растерянность, а куда девать все это? Потом
постепенно успокоились, и началось их проживание и совместная работа на заводе.
Несмотря на быстрое строительство
домов и значительное их количество, жилплощади явно не
хватало. Руководством завода было принято
решение освобождать квартиры в благоустроенных кирпичных домах от сотрудников
завода. Работников завода принудительно переселяли в бараки, которые в спешке
были построены для этой цели. Это, естественно, вызвало недовольство рабочих и
инженерно-технических работников. Финские дома только что построили, никакого
благоустройства в их расположении сделать не успели, да уже наступила глубокая
осень, а вскоре и зима. Со временем, проживая в финских
домах, немцы много делали по благоустройству. Так, были проложены и выложены
кирпичом или песочком пешеходные дорожки, около домов разбивались клумбы,
сажались цветы и декоративные деревья и кустарники. Около домов было красиво,
чисто, аккуратно. А что сейчас творится по улицам
расположения финских домов? Грязь, годами лежат стройматериалы, битый транспорт,
заборы, где как придется. Сравнение далеко не в пользу наших жителей. А ведь
было время, когда по улицам ходили и работники ЖЭКов, и милиция и обязывали
убирать с улиц все лишнее. Ведь и убирали, и было
чище. Немецкие специалисты прибыли с
семьями, где также были и дети. Как воспитывали немцы своих детей? Если ребенок
сделал какой-то проступок, то тут же следовало наказание, несмотря на то, что
ребенок чужой. А если дойдет этот проступок до родителей, то ребенку еще
добавлялось наказание и от своих родителей. Сравните как у нас - если старшие
накажут чужого ребенка, то родители этого ребенка поднимут такой скандал и визг
в его защиту, что не каждый отважится связаться с такими соседями. Дети у немцев
были послушными, дисциплинированными и аккуратными. Учились они в школе, где им
были выделены отдельные классы. Для немцев на втором этаже
фабрики-кухни был выделен отдельный зал, и был специально открыт магазин по ул.
Ленина, где обслуживались исключительно немцы. Русских туда не пускали.
Культурно-массовые мероприятия проводили в клубе "Дружба" и на фабрике-кухне. В
летнее время немецкие специалисты отдыхали с семьями на Московском
море. Между немецкими специалистами и
нашими проводились совместные товарищеские спортивные встречи. Так, между
футбольными командами часто проводились товарищеские матчи на стадионе "Волна",
и редко когда обходилось без конфликтов, а иногда игра не доводилась до конца.
Чаще всего конфликты во время игры возникали между Шуманом и Белоусовым Иваном
Евграфьевичем. Оба мощные, физически крепкие молодые ребята, но задиристые. Один
из игроков - Уль, играл в футбол крайним нападающим, без
руки. Когда иностранцы проводили вечера
отдыха на фабрике-кухне, то на это время помещение закрывалось от посторонних. А
проводили такие семейные вечера отдыха часто. Один из лучших и больших залов
фабрики-кухни на втором этаже с буфетом отводился для отдыха. Во время такого
вечера выпивали, закусывали, танцевали в сопровождении музыки самих немцев.
Бывало, пойдешь покушать на фабрику-кухню, а зал закрыт - отдыхают иностранцы.
Повернешься и пойдешь в другой зал. В один из таких вечеров в
помещение, где отдыхали немцы, решили пойти и наши ребята - Борис Иванович
Тарунтаев и Григорий Андреевич Бутусов. Туда, естественно, их не пускали,
завязался скандал: "А мы у себя дома, да не имеем право пойти погулять на
фабрику-кухню?" Немцы продолжали не пускать наших ребят в свою компанию, вышел
Шуман, завязалась драка, в ходе которой Шуман был убит. Рабочие, шедшие после
работы во вторую смену, на тропинке между фабрикой-кухней и гаражом обнаружили
труп мужчины и сообщили в милицию. Труп забрали и опознали. А потом состоялись
похороны Шумана. Немцы на похоронах показали свою организованность, "шипели",
были озлоблены на наших за совершенный факт и долго не могли успокоиться.
Похоронен Шуман был на старом кладбище поселка Иваньково. Г.А. Бутусова и Б.И.
Тарунтаева судили. На суде в клубе "Дружба" было много народу. В оправдание
поступка подсудимых защитник выставил главным аргументом беды и страдания
народа, нанесенные войной, которую развязали немцы. Осудили обвиняемых на два
года заключения. На завод прибыли два ОКБ
(опытно-конструкторских бюро): ОКБ-1 - главный конструктор Бааде, ОКБ-2 -
главный конструктор Россинг. Бааде - простой, доступный,
энергичный, всегда в окружении специалистов. Россинг - чопорный, замкнутый,
серьезный, важный. Вместе с немецкими специалистами на
завод были доставлены и недостроенные в Германии самолеты по направлениям ОКБ-1
- тяжелые бомбардировщики "140", "150", ОКБ-2 - легкое экспериментальное изделие
"346". Началась производственная деятельность на указанных изделиях, под
руководством немецких специалистов. Они назначались на руководящие должности как
в отделах, так и в цехах - начальниками или заместителями начальников, а также
мастерами, старшими мастерами или руководителями бюро, в зависимости от
специальности. Нужно отметить и то, что после войны на завод прибывали и наши
специалисты, авиационщики, работавшие после эвакуации заводов в Москве, в
Комсомольске-на-Амуре, Улан-Уде и Иркутске. Так, вместе с директором завода В.И.
Абрамовичем прибыли и многие руководящие, инженерно-технические работники и
рабочие из г.Иркутска. Ситуация с жильем была крайне напряженной.
Производственная деятельность на заводе продолжалась. У нас в сборочном цехе
тогда в 1947-1949 годах проводились работы на изделиях "346", "140", "150". Одно
дело работать на наших изделиях и совсем другое дело, когда пришлось работать на
других, совершенно отличающихся от наших, немецких моделях. Снова нужно было
учиться, осваивать новые конструкции, материалы, системы: гидравлики, топливной,
масляной, герметичности кабин, катапультирования пилота вместе с сидением,
выпуска шасси и других систем и монтажей. Начальником сборочного цеха был
Николай Васильевич Бегла, его заместителями были Рер и Руссек. Из рабочих
немецких специалистов помню Хенкеля, который работал вместе с нашими рабочими
В.Г. Шамкиным, Е.Г. Шашновым, Н.М. Кочневым, А.В. Мифреевичем, П.М. Черных на
монтаже гидросистемы управления самолетом, монтажом управления выпуска и
убираемости шасси на изделиях "140", "150". Работал Хенкель медленно, но
грамотно, надежно. По характеру был добродушный, простой в общении, с юмором, но
толстоват. Когда нужно было добраться в труднодоступное место, ему помогали наши
молодые ребята. На изделиях "346" отрабатывались
катапультирование пилота, герметичность кабины, электрооборудование. Ведущим
рабочим был Пихута. По электрооборудованию специалистом был Шлезингер.
Техническое руководство по сборочно-монтажным работам на изделиях осуществляли
немецкие специалисты. Помощником начальника цеха был Руссек, спокойный,
грамотный специалист, который сопровождал и внедрял конструкторскую и
технологическую документацию, по которой работало производство сборочного цеха.
Наши молодые рабочие Н.М. Кочнев, И.Е. Белоусов, Н.И. Пуженков, Н.И. Наумов,
В.И. Хруленко, П.М. Черных и другие
быстро освоили новые изделия и на равных с немецкими специалистами производили
сложные работы по монтажу систем обеспечения и управления двигателями и
самолетом в целом. Изготовление золотниковых кранов
для гидросистем производилось в механических цехах, а вот притирку - тончайшую
работу - производил слесарь цеха Анатолий Алексеевич Беляев, специалист высшей
категории. Работал А.А. Беляев в стиле немецких специалистов: не спеша,
спокойно, но надежно и качественно. В процессе работы нам приходилось вести
разговоры с немцами на разные темы. Я тогда работал в цехе
технологом-нормировщиком. И вот Руссек высказывал недоумение: как можно
нормировать труд рабочего? У нас тогда была сдельная система оплаты труда.
Невозможно точно определить время, которое рабочий может и должен затратить на
тот или иной монтаж, ведь в процессе производства возникают трудности
технологического и конструктивного порядка. Кроме того, работа на изделиях
требует сосредоточения, грамотного решения возникающих вопросов, а также, что
очень важно, качественного и надежного исполнения работ. Мы, со своей стороны,
соглашаясь с Руссеком, отстаивали свою точку зрения, что при сдельной оплате
труда производительность труда выше, а качественные показатели требуют
контрольные работники. Как мы общались? Немецким
специалистам нужно было учить русский язык, а нам - немецкий. В трудные периоды
приглашали в цех переводчиков. Сначала было нелегко. Если мы не понимали друг
друга, то рисовали на бумаге предмет, а затем друг друга спрашивали: как это
называется по-немецки, как это называется по-русски. Работая вместе, мы иногда
шутили, называя настоящий предмет или животное другим именем, но после нас
уличали в том, что мы неправильно говорим. И это заканчивалось смехом и
дружеским похлопыванием по плечу. Ребята мы были молодые, хотелось иногда и
пошутить. Использовали знание немецкого языка успешно и могли запросто
объясняться по основным вопросам производства. Некоторые немецкие специалисты
упорно не хотели изучать наш язык. Например, мастер Пихута не интересовался
русским языком, был серьезным, шуток не понимал. Но таких было мало. Многие
инспецы политикой не интересовались. Служебная и техническая документация
оформлялась на двух языках: слева на немецком, справа на русском. На заводе были
люди, которые быстрее других осваивали тот или иной язык. По строго техническим
вопросам использовались только квалифицированные
переводчики. Вскоре меня перевели в
агрегатно-сборочный цех №3, где начальником цеха был Грефф, а заместителем
начальника - А.П. Почепцов. Меня назначили технологом-нормировщиком.
Немецким специалистам заработная
плата устанавливалась выше, по сравнению с зарплатой наших рабочих и
инженерно-технических работников, в том числе и мастеров. Так, немецкие рабочие
получали зарплату в пределах 1900-2000-2100 рублей в месяц. Для сравнения - наши
самые высококвалифицированные рабочие, работая сдельно, зарабатывали до
1400-1500 рублей в месяц, а мастерам, технологам устанавливались должностные
оклады 1100-1200 рублей в месяц. При условии выполнения плана произ-водства
начислялась премия в размере, в среднем, 25-30%. Если нашим мастерам и другим ИТР
устанавливались должностные оклады в пределах схемы должностных окладов,
утверждаемой Министерст-вом в соответствии с решением правительства, то немецким
специалистам зарплату устанавливал старший мастер по результатам труда и его
качества. Жалоб при этом на зарплату от рабочих немцев не было.
Работали немецкие специалисты
повременно. Старший мастер пользовался непререкаемым авторитетом. Дисциплина
рабочих и инженерно-технических работников была высокой. Немцы тоже были разные,
и мне, уже в должности мастера, это было особенно заметно. В моей группе было 28
рабочих. Собирали мы в стапелях оперение самолета (рули высоты, рули поворота,
закрылки, стабилизатор). В группу мне прикрепили двух рабочих немцев - Шефера и
Раймана. Я ставил одного ведущим на сборку левого руля, другого - на сборку
правого руля, к ним прикреплял наших рабочих. Комплектовались группы тогда таким
образом, чтобы в группе были и высококвалифицированные рабочие, и средние, и
ученики. А производственный план давался на все 28 человек. В задачу мастера
входило обеспечение выполнения плана, организация работ, обучение и воспитание
молодых рабочих, обеспечение качества выполненных работ и др. Так вот, если
Райман работал добросовестно, с рабочего места не уходил, даже курил на рабочем
месте, часто можно было видеть у него во рту остаток сигареты, то Шефер работал
не спеша, а то и с рабочего места уходил к “дружкам” Кунце Паулю, Манцелю. Я
спрашивал Шефера, в чем дело? Почему не на рабочем месте? Он отвечал, что ему
нужен какой-либо инструмент или посоветоваться по работе. Но таких случаев было
не много. Они очень чувствительно реагировали на замечания. Кроме того, они
видели, что у нас были хорошие отношения со старшим мастером Хильденбрандом,
который ко мне относился уважительно и по-товарищески, как старший к младшему, и
называл “господин” Лимонин. И это было, конечно, более в шутку, чем всерьез.
Посмеемся, пошутим - и опять работать. У меня был план, и я, поставив
Шефера и Раймана в равные условия, не давал возможности работать Шеферу хуже,
чем Райману. Создалась обстановка как бы соревнования. А они не могли допустить
отставания друг от друга. Как можно? Также в цехе работали Кунце Пауль, Манцель
и другие. Интересный случай был в цехе, когда
немецкие специалисты, рабочие “запороли”, то есть сделали брак в крыле, а это в
плане сдачи по срокам. О возможном срыве задания стало известно руководству цеха
и произ-водства, а начальником производства был Дройзе. В цех прибежали
конструкторы и технологи отделов, стали обсуждать что делать? Пришли к выводу,
что крыло спасти нельзя, а работы, если делать агрегат для сдачи ОТК, дней на
пять, если не больше. Хильденбранд - старший мастер -
переговорил с рабочими, начальником цеха Греффом и попросил после окончания
работ первой смены, а тогда часто работали сверхурочно, всех отпустить домой.
Остались немецкие специалисты в цехе одни. Старший мастер (обермейстер)
Хильденбранд ходил в цехе до этого случая, как “вареный”, малоподвижный,
какой-то “вялый”. И все кашлял и говорил: “Я больной, я больной”. Мы при этом
ему говорили: ты “филон”, “симулянт”, он не обижался.
И вот остались работать немцы в
цехе одни и организованно, четко, дружно взялись за работу. Включился в работу
как рабочий и Хильденбранд, засучив рукава и работая сам. Трудились, не уходя с
первой смены, всю ночь, а утром крыло было готово и предъявлено ОТК. План был
выполнен. Кажется, медленно работают немецкие
рабочие, но в результате смотришь, работа хорошо продумана, подготовлена,
сделано чисто, качественно, надежно и в соответствии с чертежами и техническими
условиями. Если рабочий сказал, что он сделает работу в нужный срок, то это
будет сделано в срок и качественно. Мы спрашивали, а как же вы работали
у себя в Германии? Они отвечали, что у них дефекты или брак допустить нельзя. За
это очень строго спрашивали. Нельзя допустить, чтобы обо мне, как о рабочем,
мастер мог подумать, что я плохой специалист. Более того, рабочий несет и
моральный и значительный материальный урок. Потом мы меняли тактику. На один
правый стапель сборки агрегата ставим немецкого рабочего, а на второй (левый)
стапель сборки агрегата ставим нашего рабочего. После уже наши рабочие работали без
помощи немецких специалистов. Так, работали слесари-сборщики Александр
Николаевич Комлев, Василий Андреевич Бутусов. В группе было большинство молодых
рабочих, их сначала ставили на менее ответственную работу, а по мере роста их
мастерства доверяли более сложные и ответственные работы. Быстро освоили и
хорошо стали работать молодые рабочие Виктор Петрович Гусев, Бахарев и другие.
Наши ребята работали быстрее, но менее качественно по сравнению с немецкими
рабочими. Немцы работали повременно, а наши - сдельно. И это во многом
определяло и качество работ, и выполнение работ менее качественным
инструментом. Немецкие специалисты были
обеспечены и инструментом, и оснасткой наравне с нашими рабочими. Кроме того, у
многих был инструмент, привезенный из Германии. У наших рабочих инструмент был
хуже по той причине, что хороший уносился домой, а работали в цехе тем, что
осталось. Как решались производственные
недоразумения? Если случилась неувязка в чертеже или производственный дефект, из
цеха стоило только позвонить в отдел, как моментально появлялся конструктор и
решал вопрос конструктивно и быстро. В авиастроении не допускались работы без
оформления документа (чертежа или изменения его). Конструктор, посоветовавшись с
мастером (производственником), принимал решение и давал добро (указание), как и
что делать, обещая выдать изменение к чертежу и действительно, в течение этого
же дня, в крайнем случае, на следующий день, документ появлялся в цехе.
Авторитет старшего мастера, в данном случае, был высоким, а конструктор почти
всегда соглашался с ним и выпускал документацию точно по согласованному с
производством решению. И в данном случае прослеживается дисциплинированность и
приоритетность в решении вопроса за производством. Конечно, если это не вело к
ухудшению качества и прочности изделия. Для связи с производством
назначались ведущие конструкторы. Одним из ведущих конструкторов был Шуман.
Грамотный, надменный, эрудированный, с феноменальной памятью специалист. В цехе
на ходу его спрашивали, где в каком чертеже указано делать и какую важную
работу? Он безошибочно называл номер чертежа или другого
документа. Вели мы с немецкими специалистами
разговоры на различные темы: производственные, политические и житейские.
В начале приезда мы их называли
фашистами, но большинство отказывались: «Нет, я не фашист, я социал-демократ,
вот у меня и членский билет есть, подтверждающий это». Некоторые говорили, что
они вне политики, что они просто рабочие. Было видно, что они больше всего
заняты только работой. А вот Шуман ничего не скрывал и
заявлял: «Я фашист». В разговорах с немцами мы им говорили: «Вот вы кончите
здесь работать, поедете в Германию, и что — опять будете готовиться к войне и
работать на военных предприятиях?» Они отвечали: нет, мы больше работать на
военных объектах не будем, будем восстанавливать то, что разрушено войной.
Начальник цеха Грефф сказал, что после возвращения в Германию поселится на
берегу моря, откроет мастерскую, и будет делать замки — продукция мирная и спрос
будет. Обращения друг к другу были самыми
неуставными. В цехах называли просто герр, и господин, и товарищ, и по фамилии.
За время работы на заводе немецкими специалистами были построены южные
антресоли, где размещались службы прилегающих цехов главного технолога и
главного механика, ОТЗ, ОПК и другие, а внизу фотолаборатория, архивы чертежей,
помещения цеховых механиков и другие. Силами немецких специалистов были
построены и стенды для гидродинамических и статических испытаний в цехе №16,
которые служили до развала завода. На восстановление и ремонт завода работали и
пленные мадьяры. Но не производством единым жив
человек. После войны многие демобилизовались из армии, прибывали и работники
вместе с заводами, эвакуированными на период войны в глубь территории страны,
завод набирал мощности, других предприятий в поселке не было. Встал остро вопрос
с обеспечением сотрудников завода жильем. Вы помните — на завод прибыло из
Германии оборудование, которое распаковывалось. Так вот, эти доски и стали
основным строительным материалов для начавшегося строительства индивидуальных
домов на левом берегу Волги в 1947-1948-1950 гг. На заводе была создана комиссия по
организации и обеспечению строительства индивидуальных домов. Комиссия произвела
планировку участков под дома по 15 соток и распределила их желающим строиться.
По жребию нам достался участок на песчаной горе с резким и глубоким склоном. Мы
от этого участка отказались, а жили мы тогда в бараке. Дома устанавливались на
фундамент. Стенки из досок изнутри прокладывались пергаментом, заполнялись
утеплителем, покрывались шифером, реже оцинкованным железом, дранкой.
Завод оказывал «строителям» большую
помощь в выделении стекла, гвоздей, покрытий и других строительных материалов.
На тяжелые работы (укладку переводов, стропил) выходили и помогали родственники
и сотрудники тех цехов и отделов, где работал такой «строитель». Такие дома
расположены по улицам: Октябрьской, Ленина, Орджоникидзе, Школьному проезду.
Завод выделял ссуду индивидуальным
застройщикам 10000 рублей, с погашением в течении семи лет. Но жилья не хватало.
Наряду со строительством заводского жилья индивидуальное строительство
продолжалось и в последующие годы. Доски кончились. Многие покупали дома в
деревнях Кимрского и Конаковского районов, перевозили их в поселок и собирали на
месте. Это была застройка по улицам Спортивная, Жуковского, Октябрьскому
проезду, Октябрьской улице, Школьному проезду, улицам Ленина, Орджоникидзе. Так,
и мы построили себе дом в 1950 году, в 15 минутах ходьбы до завода. Нам также
выдавали ссуду 10000 рублей, и помогал хорошо завод и материалом, и транспортом.
Более того, силами цеха индивидуальным застройщикам изготавливалась столярка
(двери, окна, перелеты), конечно, за наличный
расчет. За время работы с немецкими
специалистами выросли до высококвалифицированных рабочих, бывшие фронтовики
Кутарин Григорий Иванович, Шигин Борис Иванович, Бутусов Василий Андреевич,
Веселов Михаил Алексеевич. Они быстро освоили профессии слесарей-сборщиков и
выполняли сложные и ответственные работы по сборке силовых шпангоутов,
лонжеронов, крыла, сборке агрегатов оперения, крыльев и фюзеляжа, производили
разверстку отверстий в стальных, закаленных узлах лонжеронов и оперений, монтаж
крыльев, киля, рулей высоты и других агрегатов. Монтаж указанных агрегатов
производился в стапелях с целью достижения жестких размеров по риперным точкам и
по нивелиру. Клепальщики Коняева Лена, Гудина
Аня, Логинова Тоня, Дегтярева Зина, Тараканова Маша производили клепку стальными
закаленными заклепками стальных узлов лонжеронов, узлов навески оперения. При
клепке агрегатов в цехе стоял большой шум, разговаривать нужно было криком,
иначе не услышишь, хотя и стоишь рядом. Многие клепальщицы приобрели
профессиональные заболевания (виброболезнь), и по заключению института Моники им
была установлена инвалидность по профзаболеванию, они получают компенсацию за
потерю здоровья до сих пор, т.е. пожизненно. Потом по настоянию Министерства и
института этот вид крепления агрегатов был заменен на литье и точечную сварку.
В связи с окончанием работ по
тематике главных конструкторов Бааде и Рэссинги и решением новых задач по
освоению и выпуску крылатых ракет на заводе немецких специалистов переводят в
Савелово. Так закончилась наша совместная работа с немецкими специалистами.
Мы многому научились у немецких
специалистов: организованности, квалификации, исполнительской дисциплине,
ответственности. Конфликтов на производстве между рабочими,
инженерно-технологическими работниками и немецкими специалистами не было.
Наоборот, сложились деловые, товарищеские отношения, и мы не испытывали
неприязни друг к другу, несмотря на только что окончившуюся войну 1941-1945
годов. В 1996 году было 50 лет депортации
немецких специалистов в СССР. На этот юбилей приезжала делегация немецких
специалистов, работавших на Дубненском машиностроительном заводе в послевоенные
годы. В последующие годы в Дубну приезжали немецкие специалисты и их дети,
которых Геннадий Алексеевич Савельев ознакомил с музеем Дубненского
машиностроительного завода, изделиями совместных разработок наших и немецких
специалистов. Гости из Германии были приятно удивлены, как расстроился и
похорошел наш город Дубна. “Наследие”,
2003.
Воспоминания старожилов Подберезья Большое
село… Подберезье
исстари являлось большим селом, образовавшимся еще в средние века на трактовом
пути: вверх дорога шла на село Федоровское и Корчеву, вниз на Кимры. Поэтому
поселение изначально занимало очень выгодное географическое положение, поскольку
располагалось на большом «волжском тракте» Кашинского
уезда. В
начале двадцатого века в административно-территориальном отношении Подберезье
входило в состав Ларцевской волости Корчевского уезда Тверской
губернии. Любопытно,
что по преданию село первоначально располагалось на правом берегу Волги в районе
деревни Иваньково, а его сельскохозяйственные угодья были на левом ее берегу. Но
так как случались большие половодья, то поля, угодья и сама деревня заливалась
Волгой. Поэтому в дальнейшем решили перенести деревню к березовой роще, подальше
от волжской поймы к левому берегу, там, где было повыше. Пойма получила в
местном обиходе название «Высокая Грива», которая была по рассказам старожилов
излюбленным местом охоты помещика Мамонтова. Усадьба помещика, вместе с
винокуренным заводом, находились в соседнем селе Пекуново. Деревенские не очень
любили появляться в этих местах, чтобы не встретиться с управляющим Мамонтова на
помещичьих угодьях. Село
Подберезье было большое, насчитывало до 200 дворов. Дома делали крепкими,
справными, с ажурными наличниками, богатыми крыльцами, много домов было
«пятистенок» (с прирубами). До сих пор остались на некоторых из них затейливые
медные ручки, красивые ворота, фигурные коньки на крышах крестьянских изб. А все
благодаря сапожному промыслу, бытовавшему в этих местах. Обувщики-кустари
заселяли дома в Подберезье. Допоздна стучали молоточки сапожных дел мастеров,
иногда до утренней зари горели керосиновые лампы, а то и лучина, чтобы успеть
рано утром отвезти очередную партию сделанных штиблетов и бареток, как называли
подберезцы мужскую и женскую обувь на кимрский или московский рынок. Говорят,
что подберезская обувь в первопрестольной раскупалась даже охотнее, чем
кимрская. Местные умельцы славились тем, что делали свою обувь изящнее, не
боялись комбинировать 2-3 цвета кожи. Вот и выходило, что все мужчины села были
на промысле сапожном, сельхозработами занимались исключительно женщины.
Сапожники в начале века объединились в артель в доме Зернова. Зернов руководил
процессом: сам закупал кожу и другие материалы, сам отвозил готовую продукцию в
Москву. Кто не хотел объединяться — был единоличником, работал только на
себя. На
каждый дом был выделен земельный надел. Тем, у кого было много мужчин в семье,
быть единоличником было выгодно. Так, в семье Дрожжиных было 5 сыновей и 2
дочери. И как только мальчик заканчивал 4 класса школы, его сажали «на лапку»,
т.е. приучали к ремеслу. Мальчики шли один за другим, и старшие обучали младших.
Их отец имел дом в Москве. Дочерям дал высшее
образование. У
Зернова было 6 дочерей и 2 сына. До образования колхоза 3 дочери закончили
гимназию в Кимрах. Местные богачи старались не только расширить свое
производство и вовлекать в него своих отпрысков, но старались их выучить, дать
приличное образование. Если
мужчины заколачивали живую копейку, то на женщинах лежала вся сельхозработа,
огороды, поля, скотина, куча ребятишек, да еще старались помочь мужьям обувь
шить. Все детвора рано включалась в работу. Мужчины летом только косили, а
сушить, возить, сажать-пахать все бабы с ребятишками. Да еще надо было за лето и
грибов накопить и ягод. Ребятня, старухи умудрялись пешком уходить на Кимрский
рынок, чтобы продать это все да себе наготовить на
зиму. Властей
было немного. Власть уважали и боялись. На весь Корчевской уезд был один
урядник. Если знали о его приезде, заранее выходили встречать, обращались через
старосту, которого выбирали сходом. Поочередно то один, то другой были
старостами. Хозяйство то было общинным. Платили налоги, староста отвечал за
пожарную безопасность. Был отстроен большой сарай с пожарной утварью, которую
всегда держали наготове. А уж если ехали Мамонтов, да с барыней, да с другими
гостями, то вся деревня льнула к окнам, выбегали со всех щелей. По селу неслось:
«Барыня едет, барыня едет!». Потом долго обсуждали красивая или нет, какая
прическа, какое платье. Кто что успевал
рассмотреть. 1917-й
год… Так
жили до революции устоявшимся крестьянским бытом, да случился 17-й год. В
Корчевском уезде прокатилась волна большевистской революции. Начались волнения,
разговоры, сходки. Подберезская беднота, воодушевленная речами агитаторов, пошла
громить 2-х этажный дом Мамонтова, который стоял в сосновом бору на берегу
Волги. Дом, однако стоявший в лесу на высоком песчаном холме, использовался
землевладельцем как дача или охотничий домик. Необходимо отметить, что
«охотничий дом» намного пережил усадьбу и заводские постройки Мамонтова в
Пекуново. Простояв на левом берегу (Дубна-3) в конце Октябрьского проезда он был
разрушен только в конце 80-х гг. …Громили
все. Тащили, кто что мог утащить. Неграмотные крестьяне брали книги и различную
утварь. Один житель притащил в подберезский дом зеркало. Дом был маленький, а
зеркало большое, оно никуда не проходило. Пришлось его поставить к скотине в
клеть. Коров увидела себя в зеркале, да и разбила его, вот уж было разговоров в
деревне! Самым
ярким воспоминанием детства подберезских ребят была река Суглинка, или как
теперь говорят Суглинок. После весенних разливов (а вода порой доходила до
деревенских огородов) мальчишки на самодельных плотах иногда могли плавать до
самой Волги и ловили по канавам рыбу. Даже девчонки вязаными платками могли
зараз отловить по 2-3 щуренка, вспоминает 92-летняя К.И. Моисеева. В то время
рыбы в Волге было столько, что сеть мужики не могли сами вытащить, привязывали
лошадь. Рыбы набирали и в кадки, и в корыта. Потом ее долго сушили на
чердаке. Мальчишки
пропадали на «баринках» — так называли места в лесу, где строились на деревьях
хижины, шалаши — и играли в войну. Зимой центром был сельский пруд. Сейчас он
зарос и стоит неприглядным омутом среди деревни, а тогда это был особый огромный
мир детств. С высокого берега дети на салазках съезжали вниз, строили крепости.
В общем, было очень весело, детей в деревне тьма. В каждом доме 5-8 человек. В
прогонах между домами ставили качели. В селе была даже карусель. Как загонят
скотину, подоят, так и высыпают как горох на крыльца. «Гармоней было не счесть.
Тут заиграют, там запоют не знаешь, куда и бежать» — вспоминает Н. С.
Червинская. Школа
и церковь Школа № 6 в селе была только начальной. Топили печи, технички приходили рано. К приходу ребят успевали накипятить воды в бачке для питья. Обучение было смешанным 1-2 классы в одной комнате, 3-4 в другой. До 50 детей обучалось. Одно время был и 5-й класс. Учителя жили при школе. Орлова Л.Н., которая последние 15 лет была ее бессменным директором называет и других директоров: Суменкову Т.И., Татаринкова Д.М., Неглицкую А.Н. Помогали друг другу, жили одной семьей. С постройкой поселка Иванькова детей стало все меньше и в 1967 году ее прикрыли, а детей перевели в 3-ю школу.
Когда
разрушали церковь, а было это в 37-м году, вспоминает Валентина Федоровна
Смолина, все бегали смотреть, И на ее глазах один из мужиков рубил топором
красное бархатное Евангелие с золотым крестом. «Эта картина так и стоит в моих
глазах», — говорит она. Иконы срывали, рубили, верующие уносили их и прятали по
сараям, чердакам. И вот таким образом спаслась самая красивая и большая икона
Смоленской пресвятой богородицы Одигитрия, в честь которой и назван был храм.
Икона эта и по сей день хранится в доме одного из жителей левобережья. А 10
августа был и остался престольным праздником Подберезья. И до войны, и после,
съезжались на главный праздник села все его жители. Потомственный житель села
Дрожжин Юрий Михайлович рассказывает, как перед Финской в дом в Подберезье
съехалась вся многочисленная родня (как оказалось, в последний раз). Семья была
очень музыкальной. Отлично играли на гармонях, балалайках, а еще лучше пели.
Организовали семейный оркестр, чем немало порадовали односельчан. Местная власть
в лице милиционера разгоняла гулянья, грозила, штрафовала. Доставалось и
бабушкам. Им не разрешалось собираться вместе, чтобы помолиться. К ним тянулись,
но не раз кто-нибудь из своих же их выдавал, и бабульки расходились напуганные
по домам. Кабатчиков
и пожары Как
и положено селу, в нем располагались 2 магазина, аптека и даже чайная. А как же
им было не быть, если путь на лошадях был длинный и медленный. А ну-ка из Омутни
в Белый Городок доедь без передышки?! Вот и останавливались. Зимой, чтобы
согреться, летом, чтобы дух о жары перевести да подремать на телегах. Чайная —
дом в два этажа. На первом кухня, на втором — кушали. В прогон загоняли лошадей,
а сами щей похлебать, чайку попить. Хозяин был Куликов. Местные и фамилию его
забыли, а все называли Кабатчиковым — такое ему дали прозвище. Чайная позже
сгорела, кто говорит подожгли. В деревне постоянно были пожары. Горели конюшня,
артель швейников. Но все, как один вспоминают страшный пожар, случившийся в
старой Креве, куда тушить из Подберезья бегали все, кто смог. Выгорело то ли 13,
то ли 17 домов. После пожара селились у родни, заново отстраивались. Строились
быстро, потому что родни было много. Коллективизация
И
опять поворотный пункт истории. Коллективизация. Колхоз. Пришли 30-е годы. И
деревню затрясло. Не хотели ремесленники ни богатые, ни бедные идти в колхоз. Но
из Кимр приехала власть, выбрала сельсовет. Начали отдавать приказы кому что
сдавать. Началось раскулачивание. Было в селе 5-7 крепких хозяйств. С них и
начали. Стали забирать лошадей. Хороших отдавали на нужды армии, а похуже
оставляли в колхозе. До 40 лошадей было оставлено. Коров тоже: или в колхоз
сдавай, или иди в Кимры на мясозаготовку. Даже маленьких телят тащили на убой.
Вовремя мясо не перерабатывали и очень много просто
пропадало. Раскулачили
Белкина. Его дом все знают. Он и сейчас стоит вначале Подберезья в два этажа.
Там поочередно была и артель швейников, которая во время войны шила и перешивала
офицерам обмундирование. Там же была и пекарня, она еще долго после войны
функционировала. На 2-м этаже был клуб одно время. Перед войной там справляли
праздники урожая. Так что дом Белкина хорошо послужил. А почему раскулачили? Да
брал Белкин на сезонные работы несколько работников. Занимался торговлей леса.
На 1-м этаже был магазин, на 2-м сам жил с семьей. Сына со снохой оставили жить
на кухне в этом же доме, а самого с женой-старухой увезли. На дворе были
скотина, снаружи дом был красивый, а в самом дому никакого богатства не
было. Много
поломали судеб. Вспоминают семью Маховых. Она заготовщик, он сапожник. День и
ночь работали, ночей не спали. Хозяин не пьющий, не курящий. На дворе лошадь,
корова. Построили большой сарай, баню. Поутру ехали в Кимры, чтобы пораньше
вернуться. Так стали грозить раскулачиванием. Ночью все бросил Махов и уехал.
Все добро забрал колхоз. Позже наведывался к сестре, оставшейся в
деревне. Или
еще семья Архиповых. Домик маленький, старенький. Домик заколотили. Вещи успели
подешевке распродать и уехали с глаз долой. Потом сын со снохой
вернулись. Уехали
в Москву и Зерновы с Дрожжиными. Семьи-то большие, кого определили в Ленинград,
кого в Мостку, кого в Кимры. А сестру Дрожжина как заложницу оставили в Кимрах.
Так и жила с матерью в Кимрах, а отец с другими детьми в Москве. И что
интересно, у всех судьбы сложились благополучно. На новых местах быстро окрепли.
Да вот беда, война почти никого из мужчин не вернула. Да и в блокаду погибали. И
сейчас фамилии Дрожжиных и Зерновых пропадают по мужской
линии. Колхоз
просуществовал недолго. Председатели часто менялись. На трудодни давали
картошку, гречу с полей, огурцы. Стройка
и заключенные Когда
началось строительство канала, колхозу дали задание по поставкам для заключенных
дров, картошки, капусты. Родители отправляли вместе с возницами и детей в
помощь. На подводы грузились мешки, дрова и девочки-подростки доставляли все это
в лагерь. Довозили до ворот, дрожа от страха, и там сдавали. Видели изнуренных,
грязных, голодных людей. Среди них было особенно много выходцев из Средней Азии,
раскулаченных басмачей. Они вправду были страшны. В своих высоких бараньих
шапках, с горящими глазами, они часто совершали побеги. В руках у убегавших
видели ножи. Если такого случайно встречали в лесу, то бросали все и убегали. В
одно из лет то ли 37-го, то ли 38-го года они устроили большую резню. Тогда
погибло больше 10 человек. Подберезцы
не разрешали своим детям удаляться от деревни далеко. Заключенные поздно вечером
могли стучаться в окна и просить еды, а иначе грозили съесть детей. И выносили
последнее, говорит Н.С. Червинская. Много было в лагере и попов, бывших
служителей церкви. Со
строительством завода № 30 начался отток людей из деревни. Артель сапожников
развалилась, ею руководил уже Русов. Потом она сгорела. Она располагалась в
бывшем доме Зерновых (один из сыновей Зернова все же отсудил дом у колхоза в
Кимрском суде и перепродал его артели). Для
строительства завода № 30 требовалось много рабочих рук. Сначала подберезцы
помогали возить на лошадях лес и песок, рыть ямы, строить и мостить дороги,
потом многие переквалифицировались в строителей и заводских
рабочих. Дороги
делали вручную. 20 верст от Подберезься до Кимр 3 бригады строителей сделали за
лето. Валили лес, делали насыпку, привозили огромные валуны, разбивали в грунт.
До ее постройки в Кимры добирались проселочной дорогой. Она шла по берегу Волги.
Сразу от Подберезья до деревни Пекуново, а там берегом до Святья и далее. Зимой
для сокращения пути и вовсе ездили застывшей Волгой. Сколько же телег
провалилось с людьми и лошадьми, сколько простужалось, а потом умерло, пример
тому отец Дрожжина Ю.М. Наконец-то в Подберезье появилась нормальная ровная
дорога. А то была сплошная грязь посреди деревни. Еле телеги протаскивали.
Первые пионеры деревни маршировали под барабан задворками, иначе утопнешь
посреди улицы. Перед
войной колхоз совсем рассосался, распался сам по себе. Функции уже были другие.
Молодежь стала уходить из деревни. Стали селиться в освободившиеся бараки или в
отстроенные новые на Стахановской улице. Комнаты давали в первую очередь
стахановцам-передовикам. Улица Стахановская долго была красной от посыпанного
красного кирпича. Кирпич брали с разрушенной церкви. Хотели получить цельные
кирпичи, но они крошились. А в один из дней сорвался огромный кусок и убил двоих
рабочих, парня и девушку, пришедших после обеда рушить
церковь. Война Войну
пережили очень тяжело. Поселок и деревня опустели. Работать стало негде. Выживал
кто как мог. Если работал, то давали 400 граммов хлеба. Но в основном, сидели на
картошке, а потом и вовсе собирали гнилую, толкли с лебедой и ели. Меняли вещи.
Н.С. Червинская рассказывает, как она отнесла в Горицы свой сарафан, ей дали за
него 4 картошины. Она тут же их съела и заплакала от жалости к себе. Легче было
тем, кто держал живность. В некоторых домах чинили обувь. Выручали военные. За
ремонт они давали что-нибудь из съестного. Но афишировать открыто свое
мастерство боялись. Скрывали, что шьют на дому или ремонтируют. Все это
облагалось несусветно большим налогом. Но молодость брала свое. В поселке стояли
военные. В основном офицеры. У них был замечательный оркестр. В районе бывшего
магазина «Дежурный» что на ул.Ленина, устраивались танцы. Стоит только оркестру
грянуть, как со всех ног неслись Подберезские невесты, принаряженные в ситцы на
гулянье. Некоторые там и мужей нашли. Когда
завод вернулся из эвакуации, то к станкам пошли голодные подростки и женщины. Из
каждого дома ушли по 2, а то и по 5 солдат на фронт. И очень многие из них не
вернулись. Об окончании войны узнали из сводок информбюро. Екатерина Ивановна
Каныгина помнит, как бежала после объявления о конце войны с красным флагом к
дому Ателье, это был филиал Горьковской пошивочной фабрики в Кимрах. Забралась
на чердак, на крышу и прикрепила флаг. Все плакали от счастья, целовались,
отпускали по случаю такого праздника из школы, с
работы. Послевоенная
жизнь… После
войны жизнь закипела. Многие подберезцы стали заново отстраивать свои дома,
другие, наоборот, съезжать от родителей в сталинки, в коммуналки. Семьи
делились. В деревне оставались старики. Приезжие отстраивали дома в переулках
деревни, брали ссуды, дома росли быстро. По выходным дням любили ходить на
базар, что был вначале Подберезья. Базар или рынок был небольшой. Запомнили
промтоварную палатку, да палатку с пивом, где хозяйничали Андрей с женой.
Завсегдатаев спрашивал Андрей: «Ну, как, с подогревом или без?». С подогревом
это значит в пиво добавлял водочки. После подогрева, многих, жены находили здесь
ближе к ночи. На рынке торговали зерном, поросятами, картошкой, молоком. Стояли
подводы из ближайших деревень. Можно было увидеть цыган с кибитками,
старьевщика, меняющего на тряпки мячики, свистульки. Но лишних тряпок в домах не
водилось. Редко кому удавалось стать обладателем золоченого шарика на резинке
или трынкающей шарманки. Женщины Подберезья разносили по домам поселка, особенно
в немецкие дома, молоко, рыбу, чернику. Там все это охотно
покупали. «Здесь
будет город-сад…» В
1958 году поселок Иваньково получил статус города Иванькова Московской области,
а в 1960-м города Иваньково и Дубна объединились. Таким образом, село Подберезье
стало своеобразной «базой» сначала новостройки, а потом и города Иваньково.
Жители деревни были толковыми, работящими, быстро усваивали новые специальности,
обучались в вечерней школе, в техникуме при заводе и становились отличными
мастерами и руководителями. Заводские, они же Подберезские, хорошо знали друг
друга. Жили открыто, весело, большими семьями-кланами. Чужаков остерегались.
Помогали молодым семьям встать на ноги, быстро богатели, что и раздражало в них
приезжих. С появлением хрущевок Подберезье и вовсе захирело. Новых домов не
строили, огороды многие запустили. И только перестройка вдохнула жизнь в
деревню. Теперь уж отпрыски старых семей захотели обновить свои родовые гнезда.
Да новые русские предприимчивые люди стали возводить дворцы на месте старых
развалюх. Одни ходят в Подберезье посмотреть на дома с одобрением, другие с
осуждением. Но главное, что село с богатым прошлым, которое стало органичной
частью нового молодого города, по-прежнему живет своеобычной жизнью. И самое
настоящее его богатство — это подберезцы! Материал
подготовила Л.КРЮЧКОВА Общественный
Фонд «Наследие» благодарит Моисееву К.И., Червинскую Н.С., Кайнову-Каныгину
Е.И., Тайнову-Калякину В.П., Смолину (Рукавичку) В.Ф., Дрожжина Ю.М., Носкова
В.В., Смирнову В.С., которые смогли поделиться своими воспоминаниями. От всей
души желаем им счастье и крепкого здоровья, равно как и всем остальным жителям
Подберезья. “Наследие”, 2002. № 1. |
