Виталий Гольданский

50 ЛЕТ НАЗАД

Из выступления на семинаре,
посвящённом 50-летию синхроциклотрона ОИЯИ

Я впервые оказался здесь, на ускорителе, 50 лет назад. Незадолго до этого, еще в Москве, меня познакомили с М. Г. Мещеряковым и В. П. Джелеповым. И вот, в конце 49-го года, мой учитель, директор нашего Института химической физики академик Николай Николаевич Семенов, привез меня сюда, чтобы посмотреть на ускоритель.

Работы нашего института, которые продолжались до конца 1951 года, были связаны с идеей Семенова. Это непосредственно вытекает из всей его научной деятельности в области цепных реакций, а именно, так называемое ЗУ, что обозначает то ли зенитное устройство, то ли защитное устройство. Идея была такая: когда изделие на нас сбрасывают, обстреливать его пучком частиц высокой энергии, который, как зенитное орудие, направляется на это изделие, дает там нейтроны в большом количестве и, благодаря этому, происходит так называемая предетонация, или хлопок. То есть, если надкритичность достигается в этих условиях очень маленькая, а мощность взрыва пропорциональна кубу надкритичности, то тогда, по существу, степень опасности этого взрыва элиминируется.

И в это время появилась возможность в Дубне, на этом ускорителе, как-то это проверить. Для этого надо было знать, во-первых, как поглощаются нейтроны в атмосфере, когда они проходят к этому изделию, и, во-вторых, что же будет, когда они попадают в саму массу делящегося вещества, ибо это как раз и определяло условие предетонации. Так что перед нами была поставлена задача, и передо мной, и перед группой моих молодых сотрудников, исследовать поглощение и размножение нейтронов высокой энергии. С этой целью нас сюда и направили. И в течение двух лет мы жили в старой гостинице, причем на один день в неделю нам из института давали машину "эмку". Печек в то время в машинах не было, поэтому это были отнюдь не радостные поездки. Мы, завернувшись в шубы и дрожа от холода, один раз в неделю уезжали на выходные в Москву, а потом возвращались, и всю неделю проводили здесь...

Мы жили в гостинице, и я помню, что у меня сложились очень хорошие отношения и с Венедиктом Петровичем, и с Михаилом Григорьевичем, что было значительно труднее. Он жил тогда один, семья была в Москве. Я думаю, что с людьми, подчиненными ему, он держался на определенной дистанции. Поскольку я был человеком со стороны, то со мной он держался запросто. Его коттедж был буквально в двух шагах, поэтому я у него частенько бывал, мы смотрели вместе его фотографии, пленки. Он был в 1946 году на американских испытаниях в атолле Бикини и очень интересно рассказывал о Тихом океане и Гавайских островах. Пластинок у него было много, а я очень люблю популярную американскую эстрадную музыку, и мы их слушали, говорили, потом ходили в кино. Причем, иногда, увлекшись беседой, задерживались. Я говорил: " Михаил Григорьевич, мы же в кино опоздаем". А он отвечал: "Ничего, без меня не начнут". И вот эти воспоминания... Это можно без конца рассказывать... Например, о том, как мы встречали в гостинице новый 1951 год. Как раз Мигдал здесь был на Новый год. Играли мы в какую-то игру, а проигравшему поручали, что надо делать. И вот уже среди ночи первому проигравшему было задано, чтобы он прошел по всей гостинице, где люди уже спали, неся в руках играющий патефон, а второй должен был бежать к администратору жаловаться на первого, который шумит ночью...

Интересная плеяда событий была связана с осенью 1950 года. Примерно в сентябре или начале октября, мой друг, покойный профессор Компанеец, наш известный теоретик, сказал мне шепотом: "Вы слышали? Исчез Понтекорво. Передавало Би-Би-Си." Так я впервые услышал об этом. Через несколько дней — звонок, и М. Г. Мещеряков просит меня срочно приехать. Я приезжаю. Первым делом говорю ему то же самое: "Вы слышали? Исчез Понтекорво." Но он как-то отреагировал нейтрально. И лишь некоторое время спустя, он мне сказал: "Когда Вы приехали, и об этом сказали, у меня на столе лежал приказ о его зачислении в нашу лабораторию."

В общем, действительно, некоторое время спустя, появился здесь Бруно, которого, однако, называли, как было велено, "профессором". По имени и фамилии не упоминать. Да и не знали имени и фамилии. И его установка, его радиосхема, оказалась рядом с нашей схемой, где стояли делительные камеры, с помощью которых мы наблюдали, сколько нейтронов получается.

Когда Мещеряков вызвал меня, он попросил подробно доложить ему о том, что у нас получалось. Потом он мне рассказал, что, оказывается, Бруно Максимович объяснил здесь, что делалось на установке в Канаде, в Чок-Ривер, а там очень близкие эксперименты ставились, и поэтому Мещеряков интересовался сопоставлением того и другого.

Ну вот, появился Бруно. Я чуть-чуть мог тогда, я даже не могу сказать, говорить, а как-то изъясняться немножко по-английски. А поскольку наши установки были рядом, то мы изъяснялись. Через несколько дней после этого меня вызвал Денисов, начальник первого отдела, и начал допрашивать, о чем я говорил с Понтекорво, и, вообще, как это я посмел, не испросив разрешения, разговаривать на непонятном для окружающих языке с нашим Профессором!

...Стали ездить сюда на семинары наши теоретики, потому что семинары с участием Профессора всех интересовали, привлекали всеобщее внимание. Кстати, в 50-м году, еще до появления Бруно, я помню семинар, на который приехали Игорь Васильевич и молодой, очень застенчивый человек, который, немножко грассируя, говорил и докладывал. Он докладывал очень интересно, и это был Андрей Дмитриевич Сахаров.

Можно рассказывать бесконечно об этих временах... Задачу свою мы выполнили, чем были вполне удовлетворены и Н. Н. Семенов, и И. В. Курчатов. Эти два года, которые я почти полностью провел в Дубне, навсегда остались в памяти как светлые годы, несмотря на все трудности.

Акад. В. И. Гольданский,
декабрь 1999 г.

Из сборника "Михаил Григорьевич Мещеряков. К 90-летию со дня рождения"