| Объединенный институт ядерных исследований МУЗЕЙ истории науки и техники ОИЯИ |
|
Георгий Столетов ЛИСТАЯ СТРАНИЦЫ БЫЛОГО Жизнь ведь тоже только
миг, Мое первое знакомство с Михаилом Григорьевичем было заочным и, можно сказать, курьезным. После защиты дипломных проектов в Обнинске мы с моим другом Славой Кривицким, новоиспеченные молодые специалисты, получили в нашей родной alma-mater – Московском механическом институте (ныне МИФИ) предписание явиться в Первое главное управление для оформления на работу. Поскольку мы уже знали, что на нас из Обнинска были направлены заявки, то не сомневались, что расставание с привычными стенами обнинских лабораторий и новыми друзьями будет недолгим. Как было принято в те годы, перво-наперво в управлении нам предложили подписать клятвенное заверение в том, что все сведения об “объекте Мещерякова”, которые станут нам известны, мы обязуемся хранить в строжайшей тайне, и т.п. Полагая, что управление и есть тот самый “объект Мещерякова”, мы с легким сердцем подписали предложенный документ, считая это обязательной формальностью. Ведь еще по каналам институтской молвы мы слышали, что главным лицом управления является Константин Назарович Мещеряков. Каково же было наше изумление, когда беседовавший с нами майор спросил: – Вы, конечно, знаете, где находится “объект Мещерякова”? – А разве мы сейчас не на этом самом объекте? – растерялись мы. – Нет! Вы направляетесь на объект Мещерякова Михаила Григорьевича, недалеко от Москвы, – ответил майор. – Но как же так?! Ведь на нас из Обнинска направили заявки! Там нам все знакомо, нас ждут, нам уже известна и привычна тематика дальнейшей работы... – робко возражали мы. Ответ был по-военному категоричен: – Вас посылают туда, где вы нужнее. Как специалистам широкого профиля, – польстил нам майор, – вам не составит труда освоиться на новом месте. Поэтому получайте направления и отправляйтесь по месту работы. Как туда добраться, вам объяснят. Это был апрель 1953 г. Возражать в те времена против принятых начальством решений было бессмысленно и противопоказано. Скрепя сердце пришлось смириться. В итоге, вопреки нашим планам и желаниям, мы получили направления на “объект М. Г. Мещерякова” – в Гидротехническую лабораторию, сокращенно ГТЛ. Наименование “объекта”, далекое от приобретенной специальности, не вызвало недоумения, так как мы твердо усвоили секретно-конспиративные порядки тех лет. Ведь и наш родной институт, хотя и развивался в ногу со временем и де-факто уже готовил физиков-ядерщиков, де-юре оставался механическим. Более того, в 1947 г., когда мы в него поступали, относился даже к ведомству Министерства сельскохозяйственного машиностроения, пришедшего на смену Министерству боеприпасов военных лет. Поэтому нам представлялось, что ГТЛ – это секретный объект большой государственной значимости, а его глава – человек жесткий и влиятельный, с мнением которого считается высшее руководство и запросы которого удовлетворяются в первую очередь. Представление это укреплялось еще и потому, что из возможных мест будущей работы среди студентов назывались такие, как “Челябинск-40”, “Томск-7”, “Арзамас-16”, знакомая нам “Лаборатория В” в Обнинске. Но персонифицированный объект – это было что-то новое. К месту назначения – в поселок Ново-Иваньково Калининской области – я добирался “на перекладных”. Вначале – два с лишним часа до Дмитрова на пригородном поезде, ведомом маленьким дымливым паровозом, а далее – по довольно разбитой дороге еще около двух часов на древнем служебном автобусе-“газике”. По прибытии на место выяснилось, что в выданных мне документах недостает какой-то справки, и я в тот же день вечером возвратился в Москву. На обратном пути поезд был заполнен рабочего вида женщинами. Оказалось, что это освобожденная по амнистии после смерти Сталина группа заключенных из лагеря возле Ново-Иваньково. Женщины жаждали поделиться радостью от обретенной свободы и от предстоящей встречи со своими детьми и родными. Найдя во мне благодарного слушателя, некоторые из них со слезами умиления показывали фотографии своих чад, их детские рисунки и написанные нетвердой рукой короткие строчки приветов, волновались: узнают ли своих мам их дочки-сыночки, которые за время разлуки “ой, как выросли”. В большинстве своем они выглядели очень счастливыми, отнюдь не изможденными и подавленными. Даже не верилось, что это недавние заключенные. Они “по секрету” рассказали о “секретном атомном заводе”, возле которого строится новый поселок. О том, что “будто бы от завода до Москвы под землей есть туннель, и кто его знает, что по тому туннелю возят; говорят, какой-то атом”. Так я получил еще одно подтверждение особой важности “объекта”, где мне предстояло трудиться. Приходилось только удивляться, какими непостижимыми путями, при сплошной завесе секретности, людская молва разносила по округе “закрытую” информацию. Я привел эту бытовую зарисовку, чтобы полнее отразить атмосферу тех дней – своеобразный пейзаж, на фоне которого проявлялся портрет загадочного для меня Мещерякова. В этой связи уместно будет добавить несколько строк об упомянутом выше лагере заключенных возле деревни Ново-Иваньково. Это имя получил и растущий рядом поселок. В 1953 г. лагерные бараки располагались в огороженном и охраняемом пространстве, так называемой зоне, между деревней и отстроенной частью поселка. Контингент лагеря представлял собой хоть и поредевшую после амнистии, но вполне дееспособную армию зэков-строителей, которую возглавлял генерал Лепилов Александр Павлович – начальник строительства “объекта”. По рассказам расконвоированных зэков, водителей самосвалов, обитатели лагеря очень почитали, если не сказать боготворили, Лепилова. Ведь вместе с ним они осилили неимоверно трудную дорогу первопроходцев и зачинателей грандиозной стройки, когда ничего, кроме девственного леса и болотной топи, здесь еще не было. А для жителей поселка имя А. П. Лепилова стало легендарным в связи с его исключительной, просто уникальной для строителя приверженностью правилу – строя новое, по возможности не разрушать созданное природой. Это правило он возвел в ранг закона. Приказ Лепилова сохранить ту или иную вековую сосну порой сильно усложнял работу строителей, ограничивая зону маневра для транспорта и строительных механизмов, но приказ этот должен был исполняться неукоснительно. Виновных в неоправданной гибели или повреждении деревьев ждало суровое наказание. К великому сожалению, Александр Павлович Лепилов вскоре погиб в автокатастрофе. А лагерь?.. Лагерь, сокращаясь в размерах и по численности, продолжал функционировать в прежнем исправительно-строительном режиме вплоть до 1957 г., когда и был окончательно расформирован. Прошло без малого полвека. И вот он перед вами – зримый результат благородных лепиловских стараний – самый привлекательный и живописный двухэтажно-коттеджный район правобережной Дубны, построенный в те далекие годы и, к счастью, еще сохранившийся в первозданном виде. – Это курорт! – невольно восклицают впервые оказавшиеся здесь гости Дубны. Однако вернемся в 1953 г. Итак, снова прибыв к месту назначения, я был, наконец, представлен директору ГТЛ М. Г. Мещерякову и определен в руководимый им научный сектор ~ 1. По существу, это был большой научный отдел, группы сотрудников которого решали разные физические задачи. Понятно, что, считая М. Г. Мещерякова виновником крушения моих радужных планов работы в Обнинске, я не испытывал к нему особой симпатии, да и задачи, которые мне предстояло решать, строго говоря, плохо соотносились с приобретенным в Обнинске опытом практической работы и поэтому не вызывали энтузиазма. Однако процесс акклиматизации и вживания в новую обстановку пошел довольно быстро, во многом благодаря тому, что я встретил здесь много хорошо знакомых мне еще по институту ребят. Своим вниманием не обходил меня и сам М.Г. – так за глаза сотрудники величали своего начальника. На первых порах он поручил меня заботам молодого, но уже опытного физика-экспериментатора Жени Пискарева. Женя познакомил меня со структурой лаборатории, подробно рассказал о специфике проводимых в секторе исследований. В общем, сделал все, чтобы мои трудовые будни были познавательны, интересны и небесполезны. Конечно, самым впечатляющим событием было посещение первого корпуса лаборатории, где разместился шестиметровый протонный синхроциклотрон – гордость лаборатории – самый крупный в мире по тем временам ускоритель ядерных частиц. Это чудо техники, с виду отдаленно напоминающее гигантских размеров трансформатор, вызвало вначале оторопь, а потом восхищение совершенством формы и монументальностью. А всеохватывающее действие его рассеянного магнитного поля вообще воспринималось как нечто колдовское. И вправду: при приближении к ускорителю ботинки прилипали к полу из-за железных подковок на их подошвах, ключи с неимоверной силой оттопыривали карманы, часы переставали ходить, да и немагнитные инструменты из латуни или нержавеющей стали вели себя странным образом. Они никуда не притягивались, но упорно противились всякому изменению своего положения, как будто были погружены в густую вязкую жидкость. С синхроциклотроном и его коварным магнитным полем связано немало легенд и анекдотов, скорее выдуманных, чем основанных на реальных фактах. Вот, например, такая невероятная история. Случилось это в 1949 г., когда осуществлялся первый пробный пуск ускорителя, еще пятиметрового. К торжественному моменту приготовилась представительная комиссия, которая собралась в стороне, противоположной направлению выводимого пучка ускоренных частиц. Наконец, с пульта управления сообщили: – Есть ускорение! Однако детектирующая аппаратура, установленная на пучке, “молчит” – пучка нет. Между тем операторы на пульте настаивают: – У нас все в порядке! Пучок должен быть! Тогда ответственный руководитель работ с переносным дозиметрическим прибором идет искать пучок. И вот, обойдя ускоритель, он вдруг (о, ужас!) обнаруживает, что зона наибольшей радиоактивности находится как раз там, где расположилась комиссия. То есть пучок есть, но бьет он совсем не туда, куда надо. Ускорение тотчас прекращается, а комиссия, оправившись после шока, пребывает в раздумье: в чем причина такого поворота событий? Самый умный и сообразительный физик быстро находит объяснение: – Это элементарно, коллеги! Перепутаны местами полюса магнита. “Северный” полюс должен располагаться вверху, а он оказался внизу. А “южный”, наоборот, находится вверху, а должен быть внизу. Выслушав объяснение, кто-то испуганно роняет: – Вот это да! Это что же?! Надо переворачивать магнит?! В нем ведь семь тысяч тонн! Все оказалось гораздо проще. Электрики переключили обмотки магнита, и пучок был направлен в нужную сторону. Эта история рассказывалась бывалыми физиками новичкам без тени улыбки. Естественно, что в бурном потоке новых впечатлений и в суете повседневности тоска моя по Обнинску постепенно проходила, и вскоре я ощутил себя в секторе, да и в лаборатории тоже, своим человеком. Потребовалось совсем немного времени, чтобы воочию убедиться, что М. Г. Мещеряков действительно является безраздельным хозяином возглавляемого им учреждения и выросшего рядом жилого поселка. Да иного и быть не могло. Ведь назначаемый в сталинские времена руководитель наделялся исключительными полномочиями на подведомственном объекте и, конечно, именно он отвечал в полной мере за успех порученного дела. А М. Г. Мещеряков с 1947 г. был официальным научным руководителем работ, связанных с созданием и освоением синхроциклотрона. Иллюстрируя его тогдашнее всевластие, некоторые старожилы Дубны вспоминают, что киносеансы в небольшом клубе ГТЛ, регулярно посещаемые всеми в те годы, не начинались, пока свои персональные места не займут Михаил Григорьевич и его супруга Людмила Васильевна. Это считалось вполне нор напряженности работы руководителя коллектива, занятого решением важной для страны задачи. К тому же М.Г. старался следовать заповеди “Точность – вежливость королей” не только на службе. Приведу еще один эпизод, характеризующий отношение к М.Г. его сотрудников. В один из праздничных дней в клубном кинозале идет концерт самодеятельности. Зал полон, М.Г. – среди зрителей. В перерыве между выступлениями самодеятельных артистов ведущий сообщает, что “по заявке зрителей” будут исполнены их любимые музыкальные произведения. Надо сказать, что радиоконцерты по заявкам пользовались тогда большой популярностью. И вот объявляется “любимое произведение” Михаила Григорьевича. Звучит усиленный кинодинамиками фрагмент грамзаписи арии Кончака из оперы Бородина “Князь Игорь”'. “Я – храбр, я – смел! Страха я не знаю! Все боятся меня! Все трепещут кругом!” А потом “по заявке известного вольнодумца” Бориса Степановича Неганова из динамиков разносится: “О-о дайте, дайте мне свободу!” – это звучит отрывок из арии князя Игоря. Зал бурно аплодирует. М.Г. добродушно улыбается и тоже аплодирует. Конечно, “заявки” – это выдумка сценаристов концерта. Намек на страх и трепет перед М.Г. – сильное преувеличение. А вот сам факт включения в концерт этого номера и одобрительная реакция зрителей есть не что иное, как иносказательная констатация лидерства М.Г. в Ново-Иваньковском “государстве” и, вместе с тем, – демонстрация почтительного (но не раболепного) отношения к нему “простых граждан”. Безусловно, главной заботой М. Г. Мещерякова были научно-производственные дела возглавляемой им лаборатории, для которой 1953 г. был особенно знаменательным. Еще весной была завершена проведенная в рекордно короткие сроки реконструкция пятиметрового синхроциклотрона в шестиметровый, способный ускорять протоны уже до энергии 680 МэВ вместо прежних 480. Зал ускорителя был разгорожен четырехметровой железобетонной защитной стеной с коллиматорами, формирующими пучки протонов, нейтронов, пионов. За стеной образовался просторный измерительный павильон для размещения физических установок. К новым экспериментам интен мальным, поскольку каждый житель поселка понимал, сколь несоразмерна такая “льгота” величине ответственности и напряженности работы руководителя коллектива, занятого решением важной для страны задачи. К тому же М.Г. старался следовать заповеди “Точность – вежливость королей” не только на службе. Приведу еще один эпизод, характеризующий отношение к М.Г. его сотрудников. В один из праздничных дней в клубном кинозале идет концерт самодеятельности. Зал полон, М.Г. – среди зрителей. В перерыве между выступлениями самодеятельных артистов ведущий сообщает, что “по заявке зрителей” будут исполнены их любимые музыкальные произведения. Надо сказать, что радиоконцерты по заявкам пользовались тогда большой популярностью. И вот объявляется “любимое произведение” Михаила Григорьевича. Звучит усиленный кинодинамиками фрагмент грамзаписи арии Кончака из оперы Бородина “Князь Игорь”. “Я – храбр, я – смел! Страха я не знаю! Все боятся меня! Все трепещут кругом!” А потом “по заявке известного вольнодумца” Бориса Степановича Неганова из динамиков разносится: “О-о дайте, дайте мне свободу!” – это звучит отрывок из арии князя Игоря. Зал бурно аплодирует. М.Г. добродушно улыбается и тоже аплодирует. Конечно, “заявки” – это выдумка сценаристов концерта. Намек на страх и трепет перед М.Г. – сильное преувеличение. А вот сам факт включения в концерт этого номера и одобрительная реакция зрителей есть не что иное, как иносказательная констатация лидерства М.Г. в Ново-Иваньковском “государстве” и, вместе с тем, – демонстрация почтительного (но не раболепного) отношения к нему “простых граждан”. Безусловно, главной заботой М. Г. Мещерякова были научно-производственные дела возглавляемой им лаборатории, для которой 1953 г. был особенно знаменательным. Еще весной была завершена проведенная в рекордно короткие сроки реконструкция пятиметрового синхроциклотрона в шестиметровый, способный ускорять протоны уже до энергии 680 МэВ вместо прежних 480. Зал ускорителя был разгорожен четырехметровой железобетонной защитной стеной с коллиматорами, формирующими пучки протонов, нейтронов, пионов. За стеной образовался просторный измерительный павильон для размещения физических установок. К новым экспериментам интенсивно готовились три научно-экспериментальных сектора – кроме сектора М. Г. Мещерякова еще сектора известных физиков В. П. Джелепова (заместителя М. Г. Мещерякова) и М. С. Козодаева. Коллективы секторов уже прошли, как говорится, проверку на зрелость при проведении исследований на пятиметровом синхроциклотроне. За цикл этих исследований группа ведущих сотрудников ГТЛ во главе с М. Г. Мещеряковым была удостоена Сталинской (Государственной) премии 1953 г. Заметим, кстати, что создание и пуск синхроциклотрона был отмечен такой же наградой в 1951 г. В преддверии экспериментов на обновленном ускорителе возросла роль еженедельного общелабораторного научного семинара, руководимого М.Г. Он считал, что физики-экспериментаторы обязаны владеть определенным запасом теоретических знаний, быть в курсе мировых достижений в области физики высоких энергий, знать математические методы обработки и анализа данных и, конечно, разбираться в технике физического эксперимента, то есть быть своего рода универсалами. В соответствии с этими воззрениями и строилась работа семинара. Центральное место занимали лекции известных теоретиков из Москвы. Чаще всего приезжали сюда И. Я. Померанчук и Я. А. Смородинский. “Освятили” семинар своим участием в ряде его заседаний и такие корифеи физики, как академики В. А. Фок, Л. Д. Ландау, И. Е. Тамм. Широко практиковались на семинаре обзорные доклады сотрудников лаборатории по материалам публикаций в научной периодике, предлагались и продумывались схемы экспериментов, докладывались и обсуждались результаты уже проведенных исследований. Для молодого коллектива лаборатории, в значительной части укомплектованного недавними выпускниками вузов, значение семинара в деле повышения профессионализма и расширения научного кругозора его сотрудников трудно переоценить. Вместе с тем М. Г. Мещеряков прекрасно понимал, что энциклопедичность знаний физиков-экспериментаторов вовсе не исключает, а, скорее, стимулирует потребность лаборатории в сотрудниках, обладающих углубленными фундаментальными знаниями в определенных разделах физики, например, в теории взаимодействия частиц высокой энергии. Поэтому не случайно в штате лаборатории в тесном контакте с физиками-экспериментаторами работала группа молодых физиков-теоретиков, из которых я ближе всего познакомился с Р. М. Рындиным и С. М. Биленьким. Обстоятельная теоретическая проработка и осмысление проблем, связанных с конкретными исследованиями, проводимыми на ускорителе, были крайне необходимы и полезны экспериментаторам. Также не случайно в августе 1953 г. в лаборатории появились три симпатичные девушки-математика, которые составили ядро группы, занявшейся вопросами математической обработки и анализа результатов опытов. На первых порах их основным инструментом в расчетно-вычислительной работе были грохочущие и часто выходящие из строя электромеханические немецкие арифмометры типа “Рейнметалл”. Вообще, что касается оборудования и приборов для комплектации экспериментальных установок, то они либо вовсе отсутствовали, либо не отвечали тем задачам, которые необходимо было решать. Поэтому практически все приходилось разрабатывать и создавать заново. При этом следует учесть, что весь научный и инженерно-технический персонал секторов вместе с начальством ютился в существующем и сейчас старом лабораторном корпусе. Здесь же располагались первый отдел, фотоэмульсионная лаборатория, библиотека с читальным залом, где проводились занятия семинара, конструкторское бюро и, наконец, механические мастерские с довольно большим станочным парком. Тем более удивительными были добросердечные и благожелательные отношения между людьми как в самой лаборатории, так и в поселке. Возможно, это объяснялось тем, что все мы были молоды, полны энтузиазма и ожидания чего-то светлого и радостного. Примечательно, что даже в столовой, разместившейся в правом крыле административного здания, была на удивление уютная домашняя обстановка. На столах белоснежные скатерти, никаких раздач и самообслуживания, в зале хлопочут приветливые девушки-официантки, которых все знают по именам. И это – рабочая столовая лаборатории. В общем, лаборатория жила полнокровной творческой жизнью, становясь все более представительным научно-исследовательским центром нового для нашей страны направления физической науки – физики частиц высоких энергий. К исходу 1953 г. ГТЛ получает статус института, именуемого отныне Институтом ядерных проблем (ИЯП) АН СССР. Директором института назначается М. Г. Мещеряков. Его авторитет растет и укрепляется как среди научной общественности, так и в глазах верховной власти. В 1953 г. М. Г. Мещеряков избирается членом-корреспондентом АН СССР, а в 1954 г. награждается третьим орденом Ленина и избирается профессором Московского государственного университета. Благодаря заботам М.Г. в последующие годы материально-техническая база института была значительно расширена: построены новый лабораторный корпус, корпус мастерских и КБ, группа математической обработки данных оснащена первой советской вычислительной машиной “Урал”. Разумеется, приоритетными являются исследования на ускорителе. Они ведутся всеми секторами широким фронтом по многим направлениям, перспективным уже потому, что стала доступной ранее не изученная область энергий выше порога рождения пионов. В серии опытов, выполняемых под непосредственным руководством М. Г. Мещерякова, сотрудники его сектора исследуют процессы упругого и неупругого протон-протонного взаимодействия, изучают методом магнитного анализа импульсные спектры вторичных заряженных частиц от протон-ядерных соударений. Мне М.Г. поручает заняться выводом из ускорителя поляризованного протонного пучка, образованного в результате рассеяния циркулирующего пучка протонов на внутренней ядерной мишени. К решению этой задачи подключаются также один из ускорительщиков Н. Л. Заплатин и, немного позднее, студент-дипломник из МИФИ Сергей Нурушев. Как показали расчеты, при заданном положении пробника с мишенью в камере ускорителя и коллиматора в защитной стене можно было без каких-либо дополнительных работ сформировать пучок протонов, рассеянных на угол 18'. Этот вариант получения поляризованного протонного пучка, хотя и не самый оптимальный, но зато простой и быстро реализуемый, был принят к исполнению. Летом 1954 г. трасса пучка в магнитном поле ускорителя и положение коллиматора были уточнены с помощью натянутой токонесущей нити, а осенью уже измеряются параметры полученного пучка и угловая зависимость асимметрии протон-ядерного рассеяния. Полученный опыт помог в 1955 г. сформировать новый пучок поляризованных протонов, более монохроматичный и интенсивный, с большей степенью поляризации. Так, по инициативе М. Г. Мещерякова было положено начало большому циклу исследований поляризационных явлений, которые стали вскоре объектом изучения и наших коллег из других секторов. С 1955 г. стала рассеиваться завеса секретности, окутывавшая до этого всю деятельность ИЯП. Появляются сначала в наших, а затем и в зарубежных научных журналах статьи сотрудников института. Укрепляются связи между учеными разных научных центров. Совсем посветлело в 1956 г., а 26 марта занялась заря нового этапа в жизни института и поселка. В этот день родился Объединенный институт ядерных исследований, вобравший в себя Институт ядерных проблем АН СССР под новым именем ЛЯП (Лаборатория ядерных проблем) и выросшую рядом Электрофизическую лабораторию АН СССР с супергигантом синхрофазотроном на 10 ГэВ под именем ЛВЭ (Лаборатория высоких энергий). Однако ОИЯИ – еще в “пеленках”, Устав Института будет утвержден лишь в сентябре. Поэтому в жизни ИЯП еще не заметно существенных перемен, разве что подумывают о переезде некоторые исполнители особо закрытых тем. А в целом институт готовится к созываемой АН СССР в Москве 14 – 26 мая 1956 г. Всесоюзной конференции по физике частиц высоких энергий. Председателем оргкомитета конференции назначен М. Г. Мещеряков. Сотрудники института, делегированные на конференцию, пребывают в радостном волнении перед этим важным событием. Здесь я не могу не отвлечься и не рассказать о казусе (отголоске все той же секретности), который приключился с группой посланцев ИЯП на конференцию по прибытии в Москву. Имея на руках командировочные удостоверения от учреждения “п/я 1326” (так, из соображений секретности, по инерции продолжал именоваться для внешнего мира наш институт), мы обратились к женщине-администратору высотной гостиницы “Ленинградская”, где для нас были забронированы места. Сверившись со списком и бегло просмотрев наши паспорта, она заявила, что, к сожалению, поместить нас в гостиницу не имеет права, потому что, согласно указанию свыше, селить в гостиницу москвичей категорически запрещено. Для ясности надо сказать, что, хотя наш почтовый адрес “Калининская обл., пос. Ново-Иваньково” был открытым, в наших паспортах (видимо, по инициативе особо ретивого службиста, чтобы окончательно запутать “вражескую агентуру”), местом прописки указывалась Москва, а улицы и номера домов – настоящие, новоиваньковские. Так, в моем паспорте значилось: г. Москва, улица Лесная (улица Мира сегодняшней Дубны), дом 14/3. Даже отделение милиции указывалось московское с фиктивным номером, насколько помнится, 181. Поэтому все наши попытки убедить строгую женщину, что никакие мы не москвичи, а живем и работаем в неблизком Подмосковье в “почтовом ящике”, оказались тщетными. “Не надо сочинять небылицы, – стараясь быть вежливой, отвечала она. – Я отлично знаю, что улица Лесная в районе Белорусского вокзала”. И действительно, каждой новоиваньковской улице в Москве обязательно находилась тезка (а то и несколько), так традиционно однообразны были тогда названия улиц. Напомним, что первоначально нынешняя улица Жолио-Кюри называлась Центральной, Векслера – Парковой, Вавилова – Песчаной, Курчатова – Южной... Короче говоря, администратор гостиницы оставалась непреклонной. Что делать? Время близилось к ночи, а мы все еще толклись в вестибюле. К счастью, у кого-то был записан номер телефона московской квартиры М. Г. Мещерякова. Нам неизвестно, что предпринял М.Г. после нашего звонка, но в конце концов мы были устроены в этой первоклассной гостинице. Утром следующего дня мы уже участвовали в конференции, которая, будучи всесоюзной, по существу стала представительным международным форумом ученых-физиков – столько именитых гостей из-за рубежа участвовало в ее работе. Вот, например, как характеризовал конференцию известный ученый академик В. И. Гольданский: “Весной 1956 г. в помещении ФИАНа состоялась большая международная конференция по физике высоких энергий, где встретились звезды первой величины, среди них восемь (четверо наших ученых и четверо американцев) будущих лауреатов Нобелевских премий”*. Институт ядерных проблем АН СССР был, несомненно, главным героем этого высокого собрания ученых. Из представленных научно-экспериментальных работ более 75 процентов было выполнено на ускорителе ИЯП сотрудниками института или их коллегами из других научных центров. По общему признанию, работы эти отличались новизной, оригинальностью и демонстрировали высокий профессионализм исполнителей. Без преувеличения можно сказать, что конференция стала свидетельством триумфа в работе научного коллектива ИЯП и, конечно, его директора М. Г. Мещерякова. Тем более оглушительными и алогичными были произошедшие вслед за этим события... Казалось, ничто не может нарушить размеренного благополучия в жизни ИЯП, занятого организационным перерождением в ЛЯП ОИЯИ. Вдруг – “гром среди ясного неба”. Примерно в середине лета в ИЯП созывается партийное собрание, как обычно, закрытое от подавляющего беспартийного большинства. Что совершалось там за закрытыми дверями, доходило до беспартийной массы в виде слухов или скупых, будто нечаянно оброненных, фраз участников собрания, решившихся приоткрыть “партийную тайну”. Так вот, по слухам, темой этого, как потом оказалось, судьбоносного собрания было “разоблачение культа личности М. Г. Мещерякова”. Формальным поводом собрания, опять же по слухам, явилось письмо в ЦК КПСС группы сотрудников института с жалобой на будто бы самоуправные действия директора. Сразу вспомнилось, что месяца за два до этого в институте мелькала какая-то бумага, с которой конфиденциально, по выбору знакомили некоторых сотрудников. Нас, молодых, “призыва” 1953 – 1956 гг., она обошла стороной. Кто был инициатором этого письма и что конкретно вменялось в вину нашему начальнику – об этом история умалчивает. Говорили что-то о грубости, чуть ли не хамстве М.Г. по отношению к подчиненным. Но в отношении нас факты говорят иное. К нам, юнцам по сравнению с ним, он неизменно обращался уважительно по имени-отчеству, не допуская бестактности, даже если был очень недоволен нашей работой. Впрочем, любое резкое замечание, при желании, можно трансформировать в грубость, а откровенное нелицеприятное высказывание – в хамство. Так или иначе, “дело Мещерякова” завершилось объявлением ему выговора по партийной линии. Но затем произошло неожиданное: по решению высшего руководства Мещеряков М.Г. был снят с поста директора ИЯП АН СССР. Без сомнения, такие репрессивные меры в отношении столь авторитетного лица, как М. Г. Мещеряков, не могли не быть санкционированы самыми верхними эшелонами власти. По какой причине он вдруг стал неугоден властному “Олимпу” – остается загадкой. Мог ли вмешаться в эти события благоволивший М.Г. глава “атомного проекта” И. В. Курчатов – тоже вопрос. Он тяжело заболел накануне конференции и “на несколько месяцев оказался прикованным к постели”*. Однако решение было принято. Директором ЛЯП ОИЯИ назначен Венедикт Петрович Джелепов. В этом же году поселок Ново-Иваньково и его соседи Большая Волга и Подберезье были объединены в город Дубна Московской области. Для М. Г. Мещерякова начался новый жизненный этап, который иначе как десятилетней опалой не назовешь. Он остается в ЛЯП со своим сектором, получившим на некоторое время ранг отдела. Но вскоре из отдела выделяются группы, работающие с ядерными фотоэмульсиями. Оставшаяся под руководством М.Г. часть отдела становится сектором № 4 до 1966 г. С поразительным мужеством Михаил Григорьевич перенес эти выпавшие на его долю испытания. Не исключено, что его терзали душевные страдания, но он не давал себе расслабиться. С прежним творческим накалом он продолжает с сотрудниками исследования процессов взаимодействия протонов с ядрами, не ослабевает и его интерес к циклу экспериментов по поляризационной тематике. Успех не заставил себя ждать. В 1957 г. Михаилом Григорьевичем с группой сотрудников сделано первое в истории ЛЯП открытие – экспериментально наблюдалось явление прямого выбивания дейтронов из атомных ядер протонами высокой энергии. Народу в секторе прибавилось. К нам приехали работать на ускорителе коллеги из стран-участниц ОИЯИ: из Германии (Восточной), Болгарии, Польши, Румынии, Китая. В секторе появились новые аспиранты из МГУ, где М.Г. не прерывает профессорско-педагогическую деятельность. Правда, кое-кто из сотрудников выбывает из сектора, отправившись в самостоятельное “плавание”. Незаметно прошел 1960 г. – год пятидесятилетия М.Г. Мы, сотрудники сектора, конечно, поздравили юбиляра, пожелали ему много добрых разных разностей и сфотографировались на память. Увы, официальные научные инстанции обошли эту дату молчанием. Михаил Григорьевич был тронут нашим вниманием, поблагодарил и, провожая нас из кабинета, невольно на мгновение обнажил скрытые в его душе боль и грусть от перенесенных невзгод. Как напутствие вслед уходящим он негромко, будто про себя, произнес: “Не теряйте, молодые люди, времени попусту. Когда вы будете такими же старыми, как я, вы поймете, как оно дорого”. Как же глубока и болезненна должна быть полученная душевная травма, чтобы сказать такое в пятьдесят лет полному творческих сил и способностей человеку! Но это была лишь минутная слабость. Именно в эти годы в М.Г. вновь проснулся былой юношеский азарт пытливого и нетерпеливого естествоиспытателя. Нередко он вместе с нами просиживал ночи у регистрирующих приборов экспериментальных установок в ожидании новых данных. Случалось, что, несмотря на наши протесты, он не прочь был помочь нам в неизбежных для физика-экспериментатора “такелажных” работах: то ли это перекладка антифоновой свинцовой защиты и замена коллиматорных вставок, или смена пороговых фильтров, или изменение геометрии установки и т.д. и т.п. М.Г. по этому поводу иронизировал, что мы и физиками-то называемся потому, что главное наше занятие – физический труд. Это – в шутку. А всерьез – требования М.Г. к техническому и аппаратурному оснащению эксперимента были очень высокими. Нас бросало в дрожь, когда он, проверяя на жесткость конструкцию установки, нажимал на ее составные элементы. А поскольку М.Г. обладал недюжинной силой, мы боялись, что это нарушит только что проведенную с миллиметровой точностью юстировку всей системы. Приходилось эту операцию проводить заново. Поэтому в секторе все делалось капитально, надежно и, вместе с тем, аккуратно, будь то механические устройства, детекторы или электронная аппаратура. Особый этап – анализ результатов и подготовка публикаций. Здесь М.Г. был особенно скрупулезен. Он заставлял сотрудников еще и еще раз перепроверять полученные данные, прослеживая все нюансы хода исследований. При малейшем сомнении проводились контрольные опыты. Сомнений не допускалось и в правильности анализа данных. Особенно нелегко приходилось нам при написании статьи. Обсуждаемая проблема должна была быть изложенной немногословно и понятно. Если у кого-нибудь возникал хотя бы один недоуменный вопрос – статья переделывалась, и порой по нескольку раз. Спорить с М.Г. было очень трудно. – Ну, послушайте! Так же нельзя. Вы мне опять здесь все перепутали! – заявлял он после нашей очередной правки. Мы раздражались: – Когда же все это кончится! И то – не так, и так – не этак. Только после того, как все тщательнейшим образом было выверено, статья публиковалась. В 1957 – 1966 гг. по наиболее важным результатам выполненных сектором научно-исследовательских работ М. Г. Мещеряковым в соавторстве с сотрудниками было опубликовано 26 обстоятельных статей в наших и иностранных журналах и трудах международных конференций. В 1966 г. незаурядный организаторский талант М. Г. Мещерякова был вновь востребован. Он назначен директором нового подразделения ОИЯИ – Лаборатории вычислительной техники и автоматизации (ЛВТА). Собственно, задачи, поставленные перед лабораторией, были для М.Г. не новы. Он – давний поборник и пропагандист оснащения физического эксперимента вычислительными машинами и компьютеризации методов математической физики. Вспомним первую группу девушек-математиков и электронно-ламповый вычислительный “динозавр” – “Урал” в ИЯП. На этой базе был создан вначале вычислительный сектор Лаборатории теоретической физики, который превратился затем в Вычислительный центр и, наконец, в ЛВТА ОИЯИ. Став директором ЛВТА, М. Г. оговаривает в руководстве ОИЯИ право параллельно заниматься также экспериментальной физикой частиц высоких энергий. Заметим, что к этому времени определение “высокие энергии” становится условным. С появлением все более “энергичных” ускорителей их предшественники, в том числе и синхроциклотрон ЛЯП, отнесены уже к разряду промежуточных энергий. Наш сектор № 4 вслед за начальником также переведен в ЛВТА и назван научно-экспериментальным (НЭС). Вначале его работой руководит М.Г. С 1973 г. начальником НЭС назначается кандидат физико-математических наук Л. С. Ажгирей, но М.Г. до 1980 г. активно участвует в планировании и обсуждении проводимых исследований. С 1980 г. он полностью поглощен делами ЛВТА, но не теряет, однако, интереса к работе сектора. Период работы М. Г. Мещерякова на посту директора ЛВТА проходит под знаком радостного творчества. Оказавшись снова в элите руководителей, он опять окружен вниманием высокой научной общественности. Его шестидесятилетие отмечено торжественным собранием и банкетом. Передано много приветственных адресов и поздравлений, в которых говорится о больших заслугах М. Г. Мещерякова перед страной и отечественной наукой. Мы, сотрудники НЭС, конечно же, были рады долгожданному концу тернистого этапа опалы нашего шефа и открывшейся перед ним перспективе восхождения на новую вершину творческих успехов. Как напутствие ему в дальнейшей созидательной работе мы выбрали девиз: “Per aspera ad astra” (“Через тернии – к звездам”), воспроизведенный на “золотой” юбилейной медали М. Г. Мещерякову от ЛВТА, любовно изготовленной в мастерских лаборатории. С завершением опытов по изучению поляризационных эффектов в неупругом протон-протонном рассеянии в 1968 перед сектором ставится новая задача, близкая к тема ЛВТА. На базе широко внедрявшейся тогда техники проволочных камер с автоматизированным съемом информации предстояло создать прецизионный магнитный спектрометр для импульсного анализа продуктов ядерных реакций при энергиях 4-9 ГэВ на пучках синхрофазотрона ОИЯИ. К 1973 г. спектрометр был создан и, в сотрудничестве с физиками ЛВЭ, размещен на канале медленного вывода сначала в павильоне здания синхрофазотрона, а затем в пристроенном к нему измерительном корпусе 205. Основу спектрометра, названного МАСПИК, составила система проволочных искровых камер (ПИК) с ферритовой памятью на линии с ЭВМ. Как показал опыт, эта система оказалась наиболее удачной, эффективной и долговечной из подобного типа разработок ОИЯИ. 3алогом тому послужил выработанный в секторе за годы общения с М. Г. Мещеряковым стиль работы, характеризуемый творческим подходом к решаемой проблеме, полной самоотдачей и исключительной тщательностью при ее техническом воплощении. Полученный с помощью спектрометра большой объем данных об особенностях ядро-ядерных взаимодействий при релятивистских энергиях был проанализирован в 13 совместных с М. Г. публикациях 1973 – 1982 гг. В дальнейших исследованиях на модифицированной установке МАСПИК-2, обновленой в 1984 г. системой пропорциональных камер, М. Г. Мещер прямого участия не принимал, однако его благотворное влияние мы ощущали до самой его кончины. Меня часто донимают вопросом: почему я, вроде бы способный ученик М. Г. Мещерякова, имея предостаточно материала не “защитился”, остался без степени? Что ответить на этот вопрос? Знать, не судьба. Да это и не самое главное. Моим убеждениям на этот счет глубоко созвучны мудрые поэтические строки Бориса Пастернака: Быть знаменитым некрасиво. Цель творчества – самоотдача, Другие по живому следу И должен ни единой долькой Не страдая избытком честолюбия, я вполне удовлетворен, что в диссертациях моих младших коллег нашла отражение и доля моего труда, и очень горжусь тем, что под многими печатными работами мое имя стоит рядом с именем большого ученого и интересного, самобытного человека – Михаила Григорьевича Мещерякова. Завершая эту, прерываемую отступлениями, хронику событий прошлых лет, я сосредоточусь теперь целиком на образе М. Г. Мещерякова. Оговорюсь заранее, что сложившийся по моим впечатлениям и рассказам моих друзей и знакомых обобщенный портрет М. Г. будет, несомненно, носить налет субъективизма. Тем интереснее будет познакомиться с ним у авторов других воспоминаний. Личность М. Г. Мещерякова настолько неоднозначна, многогранна и многоцветна, что описать ее кратко невозможно. Придется, как говорят математики, разделить переменные. Прежде всего – деловой портрет М. Г. В этой связи мне вновь и вновь видится М. Г. Мещеряков 1953 – 1956 гг. – настоящий лидер, энергичный, авторитетный, бурная созидательная деятельность которого достигла тогда наибольшего расцвета. Ассоциативно с еще живой жесткой сталинской административно-командной системой с чьей-то “легкой”руки за М. Г. надолго закрепилась “слава” человека самовластного и деспотичного. Скажу еще раз, что власть тогда снисходила сверху вниз вместе с величайшей ответственностью. Самовольное присвоение властных полномочий было равносильно самоубийству. Но уж если эти полномочия давались, то в полном объеме. По по воду легенды о деспотизме – я не знаю и не слышал ни одного прямого свидетельства в ее подтверждение. И удивительно, что эта легенда жива до сих пор и повторяется людьми, вообще не знакомыми с М. Г. Мещеряковым. В ее пользу иногда приводятся ходившие по рукам в 1953 г. сатирические стихотворные опусы безымянного “Верноподданного”. Стихи эти были тенденциозны, отличались обилием гипербол, аллегорий, метафор, но и они могли быть интерпретированы по-разному. Например, такие строки: Хочу – и Волга вспять пойдет, И жалкий Каспий обмелеет. Их можно рассматривать и как намек на возможность произвола, и как свидетельство решимости М. Г. выполнить во что бы то ни стало поставленную перед ним и его коллегами важную государственную задачу. Для того и власть давалась. Впрочем, можно расценивать эти строки и как иронию в стиле студенческого капустника. . . Да, М. Г. Мещеряков был очень строг и требователен ко всем, особенно нетерпим к нерадивым и необязательным подчиненным. Дело для него было превыше всего. В этом отношении он был достойным учеником своего великого учителя И. В. Курчатова. Но он никогда не был грубым, никогда не позволял себе хамского отношения к окружающим, независимо от иерархической ступени, на которой они стояли. Вместе с тем он был чрезвычайно откровенным человеком, способным напрямую высказать не всегда приятное собеседнику резкое критическое суждение о выдвинутой им проблеме. Можно было услышать, что и в разговорах с высоким руководством он был бесстрашным “рыцарем с открытым забралом”. Не эта ли “ахиллесова пята” стала причиной успеха карательной по отношению к нему операции в 1956 г.? Если быть кратким, то М. Г. Мещеряков был директором от Бога. И все же к его стилю руководства больше подходит слово “дирижер”. Действительно, в его ведении в те годы был большой ансамбль многочисленных служб Института и поселка, начиная с “главных солистов” – научного коллектива и службы ускорителя и кончая “хором” служб быта, питания, культуры и т. д. Разумеется, каждая служба исполняла свою “партию” и у нее был свой ведущий, но для достижения слаженного гармоничного звучания всего ансамбля нужен был выдающийся дирижер, объединяющий всех. И таковым был М. Г. Мещеряков. Да и вся эпопея создания в трудные послевоенные годы в неведомой глуши гиганта ускорителя, благоустроенного поселка и научного центра, форпоста фундаментальных физических исследований, в которую были вовлечены многие ученые, проектные и научно-исследовательские институты, заводы, тысячи и тысячи людей, – разве это не есть своеобразная величественная оратория во славу нашему народу, апофеозом которой была уже упомянутая выше московская конференция 195б г.? И при воплощении в жизнь этого поистине народного творения за “дирижерским пультом” стоял М. Г. Мещеряков, начальник объекта, с честью выполнивший эту возложенную на него ответственную миссию. Кстати, слова “директор” и “дирижер” этимологически связаны с одним латинским словом “dirigere” – направлять. И внешне, и в манере поведения М. Г. Мещеряков был весьма артистичен. И это была не игра, а его органичное качество. Выступления М. Г. на семинарах или собраниях были интересны не только глубиной и содержательностью, но и тем, как они преподносились. Интонация, паузы, мимика, жесты придавали его рассказам живость и неповторимость. В общении с людьми он мог так обозначить свое неудовольствие, что это было понятно без слов и не оскорбительно. Если говорить о М. Г. – то кем он не был, так это мастером закулисных интриг. Он не был злопамятен, не относился к категории людей, о которых говорят: “Мягко стелет, да жестко спать”. Он был человеком слова. Его “да” означало обязательное и быстрое исполнение, а “нет” – непреодолимый заслон на пути необоснованных или неаргументированных претензий. Его прямота и категоричность могли вызвать у некоторых сотрудников обиду и недовольство, а то и стойкую неприязнь. Однако подавляющее большинство подчиненных относилось к М. Г. с искренним уважением. Большим подарком было его участие в торжественном событии у кого-либо из сотрудников. Лучшего тамады за праздничным столом я не встречал. Он пользовался большим вниманием и симпатией у окружавших его женщин, был галантным и предупредительным по отношению к ним. М. Г. Мещеряков оставался оптимистом и жизнелюбом до самых последних дней своей яркой и беспокойной жизни. И кажется мне, что он с грустью и сожалением покинул этот дорогой для него земной мир. Судьбой было уготовано, чтобы через несколько дней вслед за ним последовала в мир иной его преданная спутница Людмила Васильевна Мещерякова. Глубоко символично, что Михаил Григорьевич Мещеряков похоронен в Дубне. Он первый ученый-физик, ступивший на эту землю сырым весенним днем 27 марта 1947 г., и единственный из плеяды ушедших от нас ученых директорского корпуса ОИЯИ, кто нашел упокоение здесь, на этой земле, навсегда. На могиле М. Г. Мещерякова стоит дата – 24 мая 1994 г., обозначая начало его молчаливого вечного присутствия в жизни Дубны – города науки, рожденного из созданных его трудами научного центра и поселка. И пусть выбранное эпиграфом четверостишие замечательного поэта звучит здесь от имени самого Михаила Григорьевича Мещерякова... Г. Д. Столетов
|