Объединенный институт ядерных исследований

МУЗЕЙ истории науки и техники ОИЯИ

Всеволод Цупко-Ситников

ВСТРЕЧИ И ВОСПОМИНАНИЯ

Как-то зашел разговор о Михаиле Григорьевиче Мещерякове. Я что-то вспомнил и рассказал, в основном, о его педагогической или, точнее, преподавательской работе. Так вышло, что последние лет 10 до его кончины мы часто вели лекционные занятия в Филиале НИИЯФ МГУ в Дубне — параллельно. Мне приходилось наблюдать его, разговаривать с ним, иногда подвозить на машине.

Довольно часто в последнее доперестроечное десятилетие я бывал на партийных активах, ученых советах ОИЯИ и других официальных мероприятиях в Институте и в городе. Как правило, там был и Михаил Григорьевич. В городе и Институте его авторитет основателя Дубны и создателя крупнейшего по тому времени в мире синхроциклотрона был всегда высок. А поскольку он был человеком ярким, сильным, то невольно приковывал к себе внимание. Особенно было интересно его послушать на банкетах или приемах, в непринужденной обстановке, когда несколько стиралась разница положений, возраста, а Михаил Григорьевич охотно выступал как блестящий и неутомимый рассказчик эпизодов своей богатой событиями и интересной жизни.

Меня попросили написать воспоминания и я неосторожно согласился. А когда серьезно подумал, о чем писать, то понял — не так это просто. Дело в том, что Михаил Григорьевич был человеком сложным и даже в чем-то противоречивым. От него всегда оставалось впечатление как о сильном, уверенном в себе человеке, даже когда дело касалось его слабостей. Я понял — писать односторонний портрет или, точнее, силуэт в каком-то определенном ракурсе — можно. Но это будет неполно и как-то обедненно и похоже на юбилейные статьи или некрологи. Есть ли в этом смысл? У нас такого всего было много, и это ничего ни для ума, ни для души не давало. Может быть, написать обо всем, что я знаю и помню о нем? Но это будет очень неполный портрет, ибо я не так уж много с ним общался, не был его непосредственным сотрудником. Но всегда с интересом его наблюдал. И решил писать — то, что знаю и помню за 40 лет работы в Дубне при жизни Михаила Григорьевича. Это будут эпизоды и впечатления.

В Дубну я попал в апреле 1954 года, после окончания МИФИ. Что меня ждет в Дубне, а точнее в Войсковой части п/я 1326 в поселке Ново-Иваньково, я, естественно, не знал — все было очень секретно. Москву я покинул легко, за нее не цеплялся. Но и ехать в Восточные районы страны — куда отправляли почти всех немосквичей — тоже не хотел, боялся совсем одичать. То, что я увидел и понял в этой "Войсковой части", которая еще называлась для сбития с толку людей Гидротехнической Лабораторией АН СССР, — меня вполне устраивало: можно заниматься серьезной наукой, недалеко Москва — если надо навестить друзей и приобщиться к культурным ценностям, нет нелюбимой мной суеты большого города и великолепная и есть неожиданно "необжитая" природа. Я вырос на Дальнем Востоке — любил лес и болота, охоту и рыбалку и вообще всякое бродяжничество на природе.

Меня зачислил на работу тогдашний начальник отдела кадров В. С. Шванев, научную судьбу на первом этапе определил — очень деликатно — заместитель директора Лаборатории Михаил Силыч Козодаев.

Директора я увидел не сразу. Михаил Григорьевич недавно стал доктором наук и только что был избран членом-кор\-ре\-с\-пон\-ден\-том АН СССР. Я как то сразу почувствовал, что он личность особенная, достаточно высокая и крупная и, не зная сначала его истинных научных заслуг, почувствовал в нем крупного администратора еще сталинской эпохи. Эту роль Михаил Григорьевич исполнял блестяще и, скорее всего, не играл, а жил в роли, так как она была в его натуре, в его характере. Крупная массивная фигура, по лаборатории он ходил решительно и озабоченно, обычно нагнув несколько голову и раздавая на ходу указания.

Надо сказать, что Михаил Григорьевич обладал незаурядными актерскими способностями, и не всегда можно было понять — играет ли он сейчас или это естественное поведение. Я, например, никогда не мог представить себе, чтобы при его памяти он путал имена и отчества, а это частенько случалось... Еще что меня удивляло — это его потрясающая осведомленность обо всем и обо всех. Он явно имел талант как-то аккумулировать информацию.

Во многих учреждениях нашего профиля в то время было принято именовать крупных руководителей, естественно "за глаза", по их инициалам. Это было удобно — коротко и, вместе с тем, уважительно. Без обидных прозвищ. Для старшего поколения дубненцев Михаил Григорьевич Мещеряков был "М. Г. ". Я позволю себе в дальнейшем перейти к этому сокращению — для нас оно отражает дух того времени.

Лаборатория, ставшая в 1954 году Институтом ядерных проблем (ИЯП) АН СССР, помимо собственно ускорителя и корпуса управления им, располагалась в одном здании — нынешнем старом лабораторном корпусе ЛЯП. Там было все: рабочие комнаты научных сотрудников и инженеров, первый отдел, и даже мастерские со всем станочным парком на первом этаже — как раз под кабинетом Михаила Григорьевича. Когда во время заседаний у М. Г. скрежет станков становился невыносимым — их выключали. Тут же была и библиотека, читальный зал, который являлся одновременно и конференц-залом семинаров. Конечно был и административный корпус, где ныне находится дирекция ОИЯИ. Но он был много меньше. Не было пристроек — продолжений крыльев Дома Ученых и пристройки к административному крылу. В этом относительно небольшом помещении располагались отдел кадров, административно-хозяйственные службы, а, главное, столовая и буфет.

Как-то я стал замечать, что тогдашний секретарь директора Тамара Ивановна Рыбакова часто гуляет по коридору около двери директорского отсека (средняя комната — секретаря, налево кабинет М. Г. , направо — М. С. Козодаева). По наивности я подумал, что идет какое-то закрытое совещание у М. Г. ( тамбуров при кабинетах тогда еще не было). Но мне объяснили, что в стиле совещаний того времени, как и на самых больших "верхах", было употребление крепких выражений, а среди некоторых тогдашних руководителей подразделений ЛЯП были истинные виртуозы этого жанра, что, естественно, ухо Тамары Ивановны выдержать не могло. Но это было только для "избранных", и я никогда ни от одного члена дирекции ЛЯП не слыхал ни одного крепко-бранного слова.

Уже тогда М. Г. преподавал в МГУ, был профессором, читал лекции, на которые регулярно ездил. Мне это казалось несколько странным — так далеко, тратить много времени на дорогу. Но как потом выяснилось — М. Г. преподавательскую работу любил всю жизнь, а ездить в Москву по всевозможным делам ему приходилось очень много, и это совмещалось с лекциями на физфаке. Не будучи непосредственно сотрудником М. Г. , я часто с ним не общался и о стиле его работы непосредственно со своими сотрудниками сказать не могу. В начале пятидесятых годов в Лабораторию каждый год приходило много молодежи: физики, инженеры, техники. Нас всех распределяли по отделам и секторам. В описываемое время было как бы 4 отдела: самого М. Г. , Венедикта Петровича Джелепова ("В. П. "), Михаила Силыча Козодаева ("М. С. ") и Бруно Максимовича Понтекорво ("профессор"). Это были физические экспериментальные отделы. А были еще ускорительщики-разработчики во главе с Виталием Петровичем Дмитриевским; теоретики, возглавляемые профессором Терлецким; специальные группы, сидевшие отдельно и неизвестно для нас чем занимавшиеся. И, конечно, эксплуатационные подразделения. Ускоритель был только что реконструирован и активно эксплуатировался — работал на физику и какие-то прикладные исследования, хранившиеся в секрете. В 1955 году произошли перемены — ушел в Москву заместителем директора ИТЭФ Михаил Силыч Козодаев, ушел мой прямой шеф — начальник сектора электроники Александр Алексеевич Марков. Отдел Козодаева практически перестал существовать. Заменить начальника было некому: Алексей Алексеевич Тяпкин еще не защитился, Юрий Дмитриевич Прокошкин — будущий академик — тоже не защитился, все были очень молоды и пока в начальники не котировались. У них еще все было впереди.

В это же время из Сухуми перевелся в Дубну известный немецкий физик Гейнц Рудольфович Позе. Ему нужна была группа, и решили направить к нему ряд молодых сотрудников из ставшего бесхозным отдела Козодаева. Некоторые согласились сразу, а я и мои друзья-коллеги Олег Антонович Займидорога и Владимир Иванович Никаноров хотели остаться на прежнем месте. Тут и произошла наша первая серьезная встреча с Михаилом Григорьевичем. Зная наше настроение он пригласил нас троих к себе в кабинет для разговора. Он сказал, что администрация направляет нас работать к известному ученому и привел в пример себя. Ему много раз правительство поручало работу, на которую ему не хотелось отрываться от привычных дел. Первое поручение — работа в ООН в Нью-Йорке и по завершению — Орден Ленина. Затем через некоторое время второе поручение — и опять Орден Ленина. И, наконец, третье поручение — строительство нашего синхроциклотрона — и третий Орден Ленина.

Михаил Григорьевич не сказал, каким было второе поручение, а мы не спросили — тогда лишних вопросов задавать не полагалось. Подробнее обо всех его поручениях мы узнали через много лет, когда об атомной проблеме стали говорить почти открыто. Второе поручение было связано с испытаниями атомной бомбы. Этот разговор был выражением определенного уважения к нам, очень молодым научным сотрудникам. Но и выбора у нас не было.

Через полтора года Михаил Григорьевич перестал быть директором ИЯП. В 1956 году образовался ОИЯИ и ИЯП АН наряду с ЭФЛ АН (Электрофизическая лаборатория АН СССР, завершающая строительство синхрофазотрона) вошли в его состав как ЛЯП и ЛВЭ соответственно. В лаборатории дела шли нормально, и причина ухода М. Г. была не "производственная". Дело в том, что М. Г. как-то не почувствовал некоторых перемен после смерти Сталина в 1953 году. Только что прошел 20 съезд КПСС, развенчавший культ личности Сталина, и обстановка стала меняться. У М. Г. же некоторые моменты поведения по отношению к людям остались прежними, жесткими. Возник конфликт со ставшим очень заметным физиком и человеком Бруно Максимовичем Понтекорво, и это привело к отставке М. Г.

Он остался работать в Лаборатории со своим коллективом. На этом настоял новый директор Венедикт Петрович Джелепов, что было связано с их дружбой и длительной совместной работой. Но М. Г. внутренне не мог смириться со своим новым положением, хотя в работе, в науке он не имел никаких ограничений и работал на равных с руководителями других направлений. Это чувствовалось все десять лет, пока М. Г. не стал директором ЛВТА и не перешел туда вместе со своим физическим отделом. Назначение было сделано новым, после Дмитрия Ивановича Блохинцева, директором ОИЯИ — Николаем Николаевичем Боголюбовым. На первый взгляд, это могло показаться странным — М. Г. не был специалистом в области автоматизации и вычислительной техники. Но главным в этом назначении были авторитет, положение М. Г. и понимание того, что он прекрасный организатор, умеет поднять людей на большое дело, и прошло 10 лет после его отставки. Действительно, годы не прошли даром, и М. Г. многое понял и изменился. Н. Н. Боголюбов не ошибся. В общественной жизни города и института М. Г. всегда был заметен. Его выступления были по существу, хорошо продуманы, давался четкий и глубокий анализ. Можно было с чем-то не соглашаться, но это было всегда интересно.

Есть один момент в истории ОИЯИ: в свое время не было поддержано строительство в Дубне мезонной фабрики на базе ускорителя циклотронного типа, что сейчас успешно работает в Швейцарии. Для Института это могло бы быть очень перспективным, особенно в нынешней ситуации. М. Г. был против этого проекта, как и многие другие ученые. Понимая исключительное положение ОИЯИ: высокую концентрацию высококлассных специалистов и огромные экспериментальные возможности, — Д. И. Блохинцев выдвинул идею организации филиала физфака МГУ в Дубне. Идея была осуществлена. М. Г. стал работать в филиале на кафедре физики элементарных частиц, которой руководил тогда Б. М. Понтекорво. На лекции М. Г. приходил чрезвычайно собранным и нацеленным на работу. Он не отвлекался на разговоры в учебной части и со звонком немедленно шел в аудиторию. В перерывах он продолжал жить лекцией и тоже не переключался на посторонние разговоры. Я удивлялся его выносливости. Иногда весной, когда становилось ясно, что мы не укладываемся с программой — из-за праздников или командировок приходилось форсировать чтение лекций и читать по две лекции подряд — то есть 4 академических часа. И мне это было трудно, а М. Г. старше меня на двадцать лет... Как правило, после утренних лекций в субботу М. Г. шел к газетному киоску и становился в очередь за свежими газетами. Он очень серьезно и конструктивно относился к заседаниям кафедры, на которых обсуждались различные учебные дела. Всегда был внимателен, сосредоточен и дельно выступал.

Однажды мне пришлось принимать с М. Г. кандидатский экзамен у моего аспиранта. Среди прочих был вопрос по вероятностным оценкам при обработке статистически мало обеспеченных данных. М. Г. спокойно выслушал изложение методов оценки и с улыбкой сказал: все это так, молодой человек, но в результате будут лишь вероятностные предположения, а мерить нужно надежно и точно. Позже я часто вспоминал эти слова М. Г. , когда приходилось слушать авторов работ, претендующих на определенный результат по малообеспеченным данным. В течение всех сорока лет, когда я знал М. Г. и общался с ним, у меня всегда было чувство интереса и уважения к этому незаурядному человеку, ученому и организатору науки.

В. М. Цупко-Ситников
доктор технических наук, профессор

Из сборника "Михаил Григорьевич Мещеряков. К 90-летию со дня рождения"