Объединенный институт ядерных исследований

МУЗЕЙ истории науки и техники ОИЯИ

Немецкие ученые в Дубне

Р. Г. Позе

• Введение
• Об истории германо-российского научного сотрудничества
• Первые немцы в Дубне и создание Объединенного института ядерных исследований
• Жизнь иностранных сотрудников в Дубне
• Немецкое землячество в Дубне
• Еще раз о семье Позе
• Объединенный институт ядерных исследований после объединения Германии
• Эпилог

Введение

Обозревая мысленно все 50 лет существования ОИЯИ, я лишний раз убедился в том, насколько тесно связана судьба нашей семьи, теперь уже в третьем поколении, с историей Института. Взвешивая все эти стороны, я решил, в основном, воспользоваться собственными воспоминаниями и личными впечатлениями. Естественно, что результатом такого подхода могут быть только выборочные эпизоды из жизни Института и его сотрудников и весьма субъективные рассуждения.

Об истории российско-германского научного сотрудничества

Постепенно устанавливались также контакты между советскими и западногерманскими учеными, которые, однако, не выходили за рамки общепринятых взаимоотношений с капиталистическими странами.

Несомненно, немалую лепту в процесс восстановления традиций германо-российского научного сотрудничества внесло и образование Объединенного института ядерных исследований в 1956 г., соучредителем которого было и правительство ГДР. Таким образом, 50-летний юбилей этого крупного международного Института, который мы в этом году отмечаем, одновременно является и юбилеем восстановления этих традиций.

Первые немцы в Дубне

Одна из групп немецких ученых и инженеров в 1946 - 1952 гг. выполняла программу фундаментальных ядерно-физических исследований в рамках САП в закрытой лаборатории «В» в Обнинске.

Наша семья в составе Гейнца Рудольфовича Позе, его жены Луизы Артуровны и пятерых детей Герлинд, Рудольф, Бербель, Дитрих и Зигрид вместе со всем домашним скарбом в июле 1955 года переехала в местечко Иваньково, где располагался ИЯП АН СССР. Таким образом, мы были первыми немцами в Дубне, а Г. Позе позже стал первым немецким сотрудником ОИЯИ. Строго говоря, это не совсем правильно. В первые послевоенные годы большая группа немецких авиастроителей работала в левобережной части Дубны. Но до нашего приезда в Дубну они были уже вывезены, и мы никого из них не застали.

В Обнинске мы жили в большой 7-и комнатной квартире, а теперь нам нужно было разместиться со всем нашим имуществом в трехкомнатном коттедже. Моя старшая сестра Герлинд и я в это время учились в Московском государственном университете, и мы приезжали домой только на выходные дни и каникулы, а другая сестра Бербель в этом году тоже поступила в МГУ. Поэтому кое-как нам удалось устроиться. Хорошо, что был довольно большой двухэтажный сарай, в который можно было поставить часть мебели, а в летнее время даже устраивать ночлег для молодежи. Вообще, первое впечатление о научном городке в лесу на берегу Волги и о нашем доме у всех нас было очень хорошим, и мы были полны ожиданий нового этапа нашей жизни в России.

На следующий день после приезда, нас пригласил к себе полковник А.М. Рыжов и объяснил нам условия режима. Много подробностей я уже не помню. По-прежнему на нас распространились определенные ограничения свободы передвижения. В случае желания выехать в другие районы СССР, нужно было заблаговременно подать об этом заявление руководству Института и выезжать только после получении разрешения на это. Также без особого разрешения Управления не разрешалось посещать здания и помещения, в которых располагались иностранные учреждения (посольства, представительства, миссии и т.п.), и где проживали иностранцы. Не разрешалось нам также устанавливать с иностранными учреждениями, их представителями или сотрудниками какие-либо связи или принимать поручения от них. Но, несмотря на все это, по сравнению с условиями в Обнинске, где мы жили в закрытой зоне за колючей проволокой (Ю.Я. Стависский в своих мемуарах называет эту зону «шарашкой»), это был большой шаг по направлению к свободной жизни. За все годы, проведенные в Обнинске, мы только один раз летом 1954 года всей семьей выехали отдыхать в Лазаревское на берегу Черного моря, и то в сопровождении двух “сопровождающих“ или “духов“, как их называл Д. И. Блохинцев.

Г. Позе еще в Обнинске интересовался спиновыми явлениями при взаимодействии нуклонов и приехал в Дубну с обширной научной программой, которую он задумал осуществить на синхроциклотроне с энергией протонов 600 МэВ. Я помню, что он, будучи еще в Обнинске, несколько раз встречался с Я.А. Смородинским, который в это время также работал над этой проблемой. В итоге подробных обсуждений с учеными ИЯП АН СССР, было решено начинать с изучения явлений спиновых корреляций в упругом взаимодействии протонов. Для этого под руководством Г. Позе был организован сектор, в который вошли молодые физики и высококвалифицированные механики, из которых я помню А.Ф. Писарева, О.А. Займидорога, В.И. Никанорова, В.М. Цупко-Ситникова, ветерана войны А.С. Акимова, Е.А. Севрука.

Из постановки задачи с самого начало было ясно, что она сводится к обнаружению очень редких искомых событий нуклонных взаимодействий при очень сильном фоне. Традиционная аппаратура, состоявшая из сцинтилляционных телескопов и быстрой электроники, с этой задачей не могла справиться. Нужно было найти новый, более чувствительный метод регистрации событий нуклонных взаимодействий. Поиски скоро привели к управляемым газоразрядным трековым камерам. Основная физическая идея построения такого быстрого трекового прибора для регистрации частиц к этому времени была известна, но чтобы идею превратить в рабочий инструмент, потребовались еще достаточно большие усилия со стороны экспериментаторов. В результате Г. Позе с сотрудниками был создан ряд быстрых трековых детекторов для задуманного эксперимента. В дальнейшем были проведены эксперименты, в результате которых были изучены различные спиновые компоненты тензора спиновой корреляции для нескольких значений энергии взаимодействующих протонов.

Создание Объединенного института ядерных исследований

В 1955 году по инициативе И.В. Курчатова начались дискуссии о создании совместного института ядерных исследований социалистических стран. И уже в марте 1956 г. в Москве состоялось совещание экспертов под названием «Совещание по вопросу об организации восточного института ядерных исследований». В конечном счете, эти обсуждения привели к созданию Объединенного института ядерных исследований в Иванькове.

Г.Гертц, лауреат нобелевской премии, с 1946 по 1952 гг. был руководителем объекта “Г“ в Сухуми, а по возвращению в ГДР - директором Физического института Лейпцигского университета. Со дня образования ОИЯИ, до ухода на пенсию, он был членом Ученого совета ОИЯИ.

Г. Барвих, ученик и ближайший сотрудник Г. Гертца по работе в Берлине и Сухуми, был директором Центрального института ядерных исследований в Россендорфе. Он также был членом Ученого совета, а с 1961 по 1964 гг. он был вице-директором ОИЯИ. Скоро после этого он покинул ГДР.

Молодой тогда еще сотрудник Института ядерной физики АН ГДР, К. Ланиус, впоследствии стал директором Института физики высоких энергий АН ГДР, а с 1973 по 1976 гг. вице-директором ОИЯИ. С 1964 по 1988 гг. он был членом Ученого совета ОИЯИ.

В своем выступлении 22 марта 1956 г на «Совещании по вопросу об организации восточного института ядерных исследований», Г. Гертц говорил о возможности участия ГДР в работе будущего Института: промышленное производство ядерных фотоэмульсий, проявление облученных пакетов фотоэмульсий, поставка специальных микроскопов завода Карл Цейс Иена для просмотра и измерений фотоэмульсий, промышленное производство кристаллов и фотоумножителей для сцинтилляционных счетчиков. Он согласился с предусмотренным долевым взносом ГДР в 8%. Но в результате дискуссии окончательный взнос ГДР был определен в 6,75%. Интересно вспомнить, что китайская делегация не согласилась с предусмотренным ей взносом в 10% и предложила повысить его до 20%.

Был на этом совещании еще другой интересный случай. Руководитель китайской делегации предложил выбрать в качестве одного и двух первых вицедиректоров ОИЯИ немецкого ученого, а руководитель немецкой делегации Е. Вольф отклонил это предложение, объясняя, что в настоящее время нет среди физиков ГДР подходящей кандидатуры. Возражали против этого предложения также бывшие “специалисты” немецкой делегации, которые не были готовы снова работать два года в Советском Союзе, пока не решен вопрос о “мертвых душах”, т. е. немецких физиков, которые еще остались здесь. Имелись ввиду: профессора Тиссен, Позе, Дёпель и доктор Стенбек.

Хотя Г. Позе в это время уже работал в открытом ИЯП АН СССР, его пребывание в Иванькове еще было засекречено. Поэтому он не только не мог принимать участие в совещаниях экспертов, но его нахождение в Иванькове даже скрывалось от немецких участников. Оно скрывалось также от моего деда, который в этом же году побывал в Москве, в составе выше упомянутой делегация АН ГДР. На его просьбу, о встрече с нами, ему ответили, что семья Позе переезжает и не может с ним встретиться. Только через год моя мать и я впервые могли выехать в ГДР на его похороны.

Мне, молодому студенту-физику, посчастливилось, присутствовать на этих мероприятиях и познакомиться с ведущими физиками социалистических стран. В то время немногие из членов иностранных делегаций знали русский язык, некоторые делегации приехали со своими переводчиками. Многие из иностранных ученых-экспертов, однако, хорошо знали немецкий язык, так как они учились или работали до войны в Германии. Поэтому дирекция Института пригласила меня в качестве переводчика с русского языка на немецкий, и наоборот. Надо отметить, что синхронный перевод в то время был очень выгодным занятием, и я этим охотно пользовался в свободное от учебы время. За такую работу тогда платили гонорар в 250 рублей за день работы – для студента очень заманчивое занятие (моя стипендия составляла 500 р. в месяц!).

Уже на первых сессиях УС и КПП был заложен определенный ритуал их проведения, ставший с тех пор хорошей Дубенской традицией. Культурная программа, сопровождающая эти заседания, как правило, включала пышный прием, который в летнее время обычно был связан с прогулкой на пароходе по Волге или по Московскому морю, иногда с заходом на один из островов и пикником. Вечером участники совещаний приглашались домой для продолжения общения в домашней обстановке, разумеется, с хорошим угощением и напитками. Со временем сложились определенные круги по различным признакам общих научных или прочих интересов, по национальным принципам и т.п. Члены немецкой делегации обычно были гостями в доме моих родителей, и я имел возможность, познакомиться с ними в неформальной обстановке. Таким образом, в моей памяти хранятся многие интересные эпизоды общения с известными учеными. Мои родители были знакомы с профессорами Герц, Барвих, Рихтер еще с довоенных времен, а я, еще ребенком, в 1946 году познакомился с ними в местечке Озеры вблизи Одинцова, где мы жили первое время после прибытия в Советский Союз. Герц и Барвих обычно появлялись вдвоем. Герц в основном молчал, но очень внимательно наблюдал за всем вокруг него происходящим. Барвих без остановки говорил, но, должен признаться, довольно интересно.

Из первых спонтанных встреч в нашем доме постепенно возникала традиция собираться у нас по четвергам вечером на концерты классической музыки, основой которых служила богатая и постоянно пополняемая коллекция грампластинок моего отца. Концерты обычно состояли из двух частей, тщательно составленных отцом. В перерыве между ними Луиза Артуровна угощала нас чаем и собственно приготовленной выпечкой. Более или менее постоянными участниками этих вечерних концертов были молодые иностранные сотрудники ОИЯИ Ян Фишер, Моника и Тиберио Вишки, Иоанна и Сорин Чулли, Франк Кашлун, Вальтер Целлнер, Гельмут Гельфер и многие др. Иногда появлялся Я.А. Смородинский. Во время Ученого совета приходили не только немецкие ученые Г. Барвих, Г. Герц, Г. Рихтер, К. Рамбуш, но и коллеги из других стран. Я хорошо помню оживленные дискуссии с профессором Л. Яноши и музыкальные вечера с профессором Ш. Цицейка. Немецкий писатель Штефан Гейм два раза приезжал в Дубну и читал нам отрывки из своих репортажей о советских ученых. Обычно, когда бывали такие редкие гости на наших вечерах, концерт уходил на второй план, и больше времени уделялось беседам. Когда у нас бывал Г. Барвих, он и отец сами устраивали концерты, исполняя песни, романсы и арии из опер. Профессор Цицейка отличался очень строгим музыкальным вкусом. Он не был любителем вокальной музыки и едва ли признавал оперы Моцарта как музыку. С отцом они любили играть в четыре руки на рояле. На одном из таких вечеров присутствовала мадам Ж. Лабериг, сотрудница Ф. Жолио-Кюри. Когда она приехала в следующий раз из Парижа в Дубну, она привезла в подарок отцу запись Реквиема Форе, которую мы с большим удовольствием слушали. Эту пластинку я до сих пор бережно храню в моей коллекции.

Вскоре, после создания ОИЯИ, в Дубну на работу начали прибывать ученые из других стран-участниц. Первыми были новоизбранные вице-директора Мариан Янович Даныш, один из открывателей гиперядер, (известный российский физик на одном банкете произнес тост за «Гипер-Даныша») и чешский теоретик Вацлав Вотруба. Супругам Эве и Мариану Яновичу Даныш была отведена вторая половина нашего коттеджа, которая освободилась после отъезда семьи Терлецких, и у нас быстро установились добрососедские отношения с ними.

Из ГДР в Дубну прибыли молодые теоретики Франк Кашлун, Вальтер Цёллнер и Дитер Бебель из Берлина и экспериментатор Бертольд Кюн из Иены. Теоретики начали свою работу в Лаборатории теоретической физики под руководством Н.Н. Боголюбова. Работы, которые Франк Кашлун выполнил в ЛТФ, легли в основу его докторской диссертации, которую он успешно защитил в 1960 г. в Университете им. Гумбольдта в Берлине. Скоро после этого ему предложили кафедру теоретической физики, основанную в свое время М. Планком, в том же университете. Позже он организовал теоретическую группу в Институте физики высоких энергий АН ГДР в Цойтене вблизи Берлина. В результате Ф. Кашлуну удалось создать хорошую объединенную группу теоретической физики в Берлине, которая не прекращает тесно сотрудничать с ЛТФ ОИЯИ до сегодняшнего дня. В. Цёллнер и Д. Бебель после работы в ОИЯИ также стали научными сотрудниками, а затем и профессорами кафедры теоретической физики Берлинского Университета. Другой молодой теоретик Ганс Кайзер после нескольких лет работы в ЛТФ присоединился к группе теоретиков в ИФВЭ АН ГДР. Впоследствии, фактически все сотрудники кафедры и группы теоретиков ИФВЭ АН ГДР поработали более или менее длительное время в ЛТФ ОИЯИ, а профессор Берлинского университета, теоретик Дитмар Эберт на срок 1989 -1992 гг. был избран вице-директором ОИЯИ.

Гельмут Гельфер и Герхард Либманн сначала приехали на стажировку в МГУ, где я с ними и познакомился. Узнав от меня о существовании ОИЯИ, они обратились к Г. Позе с просьбой содействовать их приему на работу в ОИЯИ, что он и сделал. Г. Гельфер проработал в секторе М.Г. Мещерякова несколько лет, и по материалам этих работ защитил кандидатскую диссертацию в Дрезденском техническом университете (ТУД). Вот, как он сам оценивает этот этап своей жизни: “ Высокое мнение об интеллектуальном труде людей, посвятивших себя делу размножения наших познаний о природе, у меня начинало складываться в ЛЯП ОИЯИ в группе М.Г.Мещерякова, прежде всего под его личным влиянием”. До ухода на пенсию, он работал в Институте экспериментальной ядерной физики ТУД, сначала старшим ассистентом, а затем старшим преподавателем.

Г. Либманн работал в отделе Б. Понтекорво вместе с группой Селиванова над созданием большой пузырьковой камеры. Здесь ему приходилось решать ряд оптических проблем, связанных с нестандартной оптикой для съема информации. Он также защитил диссертацию на основе работ, выполненных в ОИЯИ. Местом дальнейшей работы он выбрал кафедру оптики ТУД, где он выполнял научные исследования и научно-педагогическую работу до ухода на пенсию.

Первые годы развития ОИЯИ совпали с зарождением новой отрасли техники – вычислительной техники. В это время встал вопрос об автоматизации управления крупными установками экспериментальной физики, в частности, ускорителями, а также автоматизации экспериментов на пучках ускоренных частиц. Особенно остро этот вопрос встал в связи с обработкой экспериментальных результатов, получаемых с помощью ядерных фотоэмульсий, а позже пузырьковых и других оптических трековых камер. В ЛВЭ, ЛЯП и других лабораториях были созданы специальные отделы для новых научно-технических разработок. В целях концентрации усилий, дирекцией ОИЯИ было создано опытное конструкторское бюро (ОКБ) под руководством ?????, в которое были переведены группы разработчиков из разных Лабораторий. Одной из первых работ ОКБ стало начатое в ЛВЭ при участии румынского инженера Эли Кац проектирование нового автоматизированного, следящего за треком, измерительного микроскопа для обработки ядерных фотоэмульсий. К участию в этой разработке была приглашена небольшая группа конструкторов завода Карл Цейс Иена во главе с опытным физиком-конструктором др. Г. Байером. Этот небольшой немецкий коллектив из шести конструкторов скоро пополнился чертежницей Гизелой Петер. Не один из цейсовских конструкторов, не владел русским языком. Поэтому меня часто привлекали в качестве переводчика, и я скоро подружился с этими молодыми инженерами-конструкторами из ГДР. Мы часто собирались у меня дома, вместе ездили в Москву в театр, на выставки и т. д. Такие встречи, но реже, продолжались и в Германии. Между собой мы называли разрабатываемый автомат «Лягавой собакой». Это прозвище интуитивно вырвалось из уст румынского физика Тиберио Вишки, когда я ему как-то рассказал об этом устройстве. По каким то мне не известным причинам ОКБ не долго просуществовало. Группа инженеров Карл Цейса вместе со своими чертежами вернулась в Иену.

Основной задачей сектора была разработка автомата для обработки фотографий с пузырьковых камер, которые начинали вытеснять трудоёмкую методику ядерных фотоэмульсий. В окружении коллектива высококвалифицированных инженеров С.М. Коренченко поручил мне разработку системы отсчета координат измерительного столика автомата, на основе только что появляющихся полупроводниковых приборов. В ходе разработки возникла необходимость внедрения печатного монтажа для полупроводниковой электроники. Решили мы эту проблему таким образом: мой советский коллега Г. Кадыков ездил на закрытые электронные предприятия и там добывал необходимые нам сведения об этой новой технологии, а я в Дубне, вместе с нашими мастерами пробовал реализовать то, о чем он нам рассказывал. В конце концов, мелкосерийное производство плат пошло, и система была собрана. Параллельно с основной работой, я участвовал в просмотре пленок с пузырьковых камер, для отбора интересных для дальнейшей обработки событий взаимодействия элементарных частиц в ЛВЭ.

Мои родители в 1959 г. из Дубны переехали в Дрезден. Г. Позе уже с 1957 г. читал лекции на факультете ядерной техники Технического университета. Теперь ему предложили заведовать кафедрой нейтронной физики и руководить Институтом общей ядерной техники ТУД. Так как он продолжал работать и в ОИЯИ, нам с ним предоставили трехкомнатную квартиру на улице Курчатова по соседству с семьей Петер. Нас двоих “холостяков” продолжала обслуживать домработница Зоя, которая обучалась у моей матери немецкой кухне. Помню, что я иногда приглашал на обеды домой немецких коллег, которые приезжали в командировку к нам и немало удивлялись такому “пижонству”. Но, отец все чаще и на более длительные сроки стал ездить в Дрезден, и когда Зоя с помощью В.С. Шванева нашла работу на одном из новых заводов в Дубне, эта “райская” жизнь для меня закончилась. Впредь мне самому пришлось убирать квартиру и заботиться о еде.

Скоро я поехал в командировку в ГДР, где мне предоставили возможность, ознакомиться с институтами и университетами, в которых велись работы в области ядерной физики. Мой выбор, в конце концов, пал на группу К. Ланиуса в Институте ядерной физики АН ГДР, которая занималась физикой элементарных частиц. Эта группа молодых физиков, которая до тех пор работала с ядерными фотоэмульсиями, начинала осваивать методику обработки фотографий с пузырьковых камер. К. Ланиус, который в Дубне ознакомился с работой нашего сектора, предложил мне участвовать в повторении разработки полуавтомата для обработки фотографий в Центре научного приборостроения АН ГДР, одновременно с работой по физической тематики в его группе. Летом 1961 г. я закончил свои работы в ОИЯИ и переселился в Берлин. Получить квартиру в Берлине тогда было нелегко. Но руководству Академии наук удалось присвоить мне статус “поздно вернувшегося из Советского Союза специалиста”, и я получил двухкомнатную квартиру в новом доме. Она освободилась в результате бегства бывшего хозяина в западную Германию. Берлинская стена была построена за день до моего приезда в ГДР. Многие жители Берлина, чувствуя надвигающуюся опасность, бросали все и использовали последнюю возможность вырваться “на свободу”. Нас с братом Дитрихом это событие застало в Брно, во время перегона моего «Москвича» из Дубны в ГДР. На этом закончился первый этап моего пребывания в Дубне. Тогда я, конечно, не мог себе представить, что вся моя будущая трудовая жизнь теснейшим образом будет связана с Россией и, в частности, с Дубной.

Жизнь иностранных сотрудников в Дубне

На условия жизни иностранных сотрудников и их семей в Объединенном институте ядерных исследований ни с чем не смешиваемую печать наложили советское законодательство с одной стороны и особенности уклада русской жизни с другой стороны. Эти особенности, в частности, предопределили некоторые различия условий жизни и работы между гражданами СССР и гражданами других стран-участниц, что имело как положительные, так и отрицательные стороны для каждого в отдельности. Советские граждане, как правило, принимались на постоянную работу, и ОИЯИ стал их “родным” Институтом, с которым они связывали всю свою будущую работу и жизнь. Иностранные сотрудники командировались на определенные сроки и отзывались полномочными представителями своих стран. Иностранным сотрудникам выделялись хорошие квартиры на время работы в ОИЯИ, молодым советским сотрудникам годами приходилось жить в общежитиях и ждать квартиру в очереди. В условиях дефицитного снабжения иностранные сотрудники обслуживались специальным “столом заказов”, недоступным советским коллегам. В то время, когда советские сотрудники имели все права и обязанности граждан своей родной страны, на иностранные сотрудники ОИЯИ налагались жесткие условия пребывания иностранцев в Советском Союзе. Это, в частности, касалось также доступа к секретным материалам и контактов с закрытыми организациями, что создавало определенные трудности в работе. Эти трудности я сам почувствовал во время моей первой работы в ОИЯИ. Хотя ОИЯИ сам был открытый институт, в нем еще долго существовал т. н. I отдел. Так, например, моя дипломная работа, подготовленная в 1957 г. как засекреченный документ мне выдавалась только под расписку и хранилась в этом отделе до 90-х годов.

Жилищные условия молодых советских коллег, с которыми, как правило, очень быстро устанавливались хорошие теплые трудовые и личные контакты, не позволяли приглашать иностранцев домой. Кроме этого, еще чувствовалось влияние строгого прежнего режима закрытого объекта, и люди медленно привыкали к более открытой атмосфере общения с иностранцами. Так, например, с Ф. Кашлуном и В. Целлнером случился эпизод, который нам был знаком по Обнинску. Когда обе семьи устроились в своих новых квартирах, они решили пригласить на новоселье в знак благодарности сотрудников международного отдела, которые им всячески помогли. Обе хозяйки основательно подготовили праздничный стол для гостей, но никто не пришел! Точно такой же эпизод описан в одной из книг бывшего директора Физико-энергетического института в Обнинске О. Д. Казачковского, но тот произошел в конце 40-ых годов, в строжайших режимных условиях. Однажды, в ходе обсуждения различий между немецкой и русской кухнями, я пригласил сотрудницу международного отдела Ирину Николаевну с дочкой на кофе и самодельный немецкий пирог. В назначенное время никто не пришел. Много позже, Ирина Николаевна, с которой у моих родителей и меня были хорошие отношения, призналась, что В. С. Шванев, ее начальник, не советовал ей принять моё приглашение.

Свобода передвижения для иностранцев в Советском Союзе была строго ограничена. Нам разрешалось ездить из Дубны в Москву, а также в пределах 40 км вокруг Москвы. На любую более протяженную поездку требовалось специальное письменное разрешение. Но это не помешало нам во время отпусков совершать поездки по красивым местам Советского Союза. Мне хорошо запомнились поездка в Мурманск в рождество 1959 г. вместе с супругами Чули и Гиршль, Яном Фишером и моей сестрой и поход вокруг Байкала летом 1960 г. вместе с супругами Петер, сестрой, Адой Позе и Людвигом Фишером из группы конструкторов Карла Цейса Иена. В какой-то момент зародилась идея о создании некоторого клуба, в котором вечерами можно было бы отдохнуть в уютной атмосфере, встретиться и побеседовать за чашкой чая или бокалом вина. Таким местом стал «Дом ученых», расположенный в корпусе управления Института. То, что «Дом ученых» в конце концов, представлял собой, не совсем отвечало нашим представлениям, но, невзирая на это, он скоро был принят нами как место общения. Большую роль в этом, несомненно, сыграл директор дома ученых О. Грачев, большой энтузиаст своего дела, который всегда открыто и охотно отзывался на наши предложения. В ДУ работал хороший ресторан, услугами которого мы часто пользовались, и куда, как правило, приглашались приезжие гости. Скоро мы определили наши любимые блюда, которые поваром готовились с редким постоянством в отличном качестве. Многие годы в ресторане можно было заказать вкусный кофе «по Хангулову». Это был крепкий сладкий кофе, приготовленный по-турецки. А научил повара варить такой кофе В.Т. Хангулов, который много лет был начальником Международного отдела ОИЯИ, и поэтому, нам иностранцам хорошо знаком.

Немецкое землячество в Дубне

Весть о прекрасных возможностях работы в ОИЯИ в “большой науке” быстро распространилась в научных институтах и университетах ГДР. Все чаще для ознакомления с Институтом приезжали делегации разного уровня, как чисто научные, так и представительные, правительственные. Помню одну интересную делегацию во главе с зам. председателя совета министров ГДР доктором Абушем. Дважды во главе делегации приезжал проф. Гартке, в первый раз в качестве ректора Берлинского университета им. Гумбольдта, во второй раз – в качестве вновь избранного президента АН ГДР. Некоторые делегации мне самому приходилось водить по ускорительным корпусам ЛЯП и ЛВЭ, другие я сопровождал в качестве переводчика. Таким образом, я познакомился со многими важными и интересными персонами из ГДР.

Постепенно стало прибывать все больше ученых, желающих поработать в ОИЯИ. Некоторые институты и факультеты университетов фактически создали свои научные коллективы в различных лабораториях ОИЯИ, сосредотачивая свое внимание на тех научных направлениях, которые дополняли свои собственные программы. Число сотрудников из ГДР, которые приезжали с семьями на многолетнюю работу в ОИЯИ, доходило до 80 человек. В основном это были сотрудники институтов Академии наук ГДР: Центрального института ядерных исследований в Россендорфе, Института физики высоких энергий в Цойтене, Центрального института изотопов и радиации в Лейпциге. Небольшие группы с меняющимся составом теоретиков из Университета им. Гумбольдта в Берлине (проф. Кашлун), Лейпцигского университета (проф. А. Ульманн, проф. Д. Робашик, проф. Ласснер), Университета в Ростоке (проф. Г. Репке, проф. Д. Блашке) все эти годы работали в ЛТФ. Успешная научная работа в Советском Союзе, публикация работ в ведущих советских научных журналах высоко ценились в ГДР при защите диссертаций, присвоении профессорского звания. Но на работу в ОИЯИ приезжали также люди, для которых это была единственная возможность осуществления мечты, вырваться из узких географических и политических рамок ГДР и пожить и поработать за границей.

После упразднения Управления по ядерным исследованиям и ядерной технике ГДР, полномочным представителем правительства ГДР в ОИЯИ был назначен заместитель министра по науке и технике доктор Фриц Гильберт. Он выполнял эту функцию вплоть до 1990 года, до исчезновения ГДР. При нем в министерстве была создана специальная группа по сотрудничеству с ОИЯИ, которой в течение многих лет руководил В. Бушински. Регулярно, два раза в год, Ф. Гильберт проводил совещания с представителями ГДР в Ученом совете и рабочих Комитетах ОИЯИ, на которых вырабатывалась принципиальная позиция ГДР по вопросам научной политики ОИЯИ. Этой позиции мы обязаны были строго придерживаться на заседаниях УС и консультативных органов ОИЯИ, вплоть до формулировки “особых мнений” в решениях. В ОИЯИ было создано землячество немецких сотрудников. Руководителем землячества, который имел определенные административные полномочия относительно членов землячества, назначался один из немецких сотрудников. На этот пост в разное время назначались такие известные в коллективах ОИЯИ сотрудники, как Г. Музиол, Г. Элер, К. Каун, Д. Позе и др. Имелась также партийная ячейка со своим партийным секретарем и профсоюзная организация, которые, в частности, играли определенную роль в кадровой политике.

Стратегия ГДР по использованию возможностей ОИЯИ с годами менялась. После войны в ГДР осталось немного опытных ученых-физиков. Еще хуже, пожалуй, ситуация обстояла с техническим оснащением институтов. Работы в области ядерной физики, которые вообще были запрещены в первые послевоенные годы, в середине 50-х годов только начинались. Поэтому, первые годы участия ГДР в ОИЯИ, в основном, были использованы в целях обучения и приобретения опыта научной работы молодыми учеными в коллективах опытных советских коллег. Вернувшиеся после многолетней работы в ОИЯИ молодые физики, как правило, в ГДР довольно быстро продвигались на руководящие должности в университетах и научно-исследовательских институтах. Некоторые из них, спустя несколько лет, когда в лабораториях ОИЯИ была введена должность заместителя директора из другой страны-участницы, избирались на эти должности. Заместителями директоров лабораторий в разные время были К. Александер (1966-1968), Р. Позе (1969-1971), З. Новак (1971-1975), К. Хенниг (1972-1975), К.-Г. Каун (1974-1977), Х. Зодан (1983-1988), К. Фельдман (1985-1988), Б. Кюн (1989-1993), Г. Репке (1994-1997), Д. Блашке (2001). Для того чтобы заинтересовать дирекции институтов, университетов и промышленных предприятий ГДР в командировании своих сотрудников на длительную работу в ОИЯИ, зарплату на это время платило Министерство по науке и технике. Таким образом, можно было принимать на работу дополнительного сотрудника на место откомандированного в ОИЯИ.

По мере того, как институты ГДР выросли, и определились их научные профили, сотрудничество с ОИЯИ все более стало рассматриваться под углом зрения собственных научных программ и интересов. Следствием этого явилась концентрация немецких ученых в ОИЯИ около определенных экспериментальных установок, ускорителей, методик. Постепенно вырисовывались основные направления интересов: высокие и сверхвысокие энергии, теоретическая физика, ядерные реакции при низких энергиях и физика конденсированных сред ядерными методами. В результате этой научной политики совместными усилиями ученых и инженеров ОИЯИ и ГДР был создан целый ряд крупных экспериментальных установок, в которых материальное участие ГДР далеко выходило за пределы долевых взносов. Кстати, последнее обстоятельство не очень нравилось нашему полномочному представителю, которому каждый год приходилось отстаивать немалый взнос ГДР в ОИЯИ при составлении государственного бюджета. В качестве примеров более подробно остановлюсь на работах по фильмовой обработке, в которых я принимал участие, и по созданию установки “РИСК” в ЛЯП.

В 1962 г. я был назначен руководителем работ по созданию центра обработки фотографий с оптических трековых камер в ИФВЭ АН ГДР. Мне хорошо знакомы были разработки в ЛЯП, и при первой командировке в ОИЯИ, я установил контакт с группой разработчиков в ЛВЭ под руководством Ю.А. Каржавина. Мы быстро договорились о сотрудничестве. Опыт разработок высокоавтоматизированных устройств для обработки камерных снимков в ЛВЭ и ЛЯП показал нам, что доступные технические средства для этого не достаточно надёжны, и надо начинать с менее амбициозных проектов. Первыми успешными разработками и настоящими “рабочими лошадьми” в наших лабораториях стали автоматизированные микроскопы ПУОС в ОИЯИ и UMM в ИФВЭ на основе Большого инструментального микроскопа. Сам микроскоп был разработан на оптическом заводе Карл Цейс Иена и после войны повторен на предприятие ЛОМО в Ленинграде. Идея переделки ручных приводов и автоматического снятия координат измеряемых точек на снимках возникла в Дубне. Запуск первых образцов происходил почти одновременно: в ОИЯИ с выводом данных на перфоленту, в ИФВЭ – на перфокарты. Позже эти автоматизированные микроскопы были подключены к малым ЭВМ и успешно эксплуатировались вплоть до свертывания работ со снимками с пузырьковых камер. Дальше наши группы пошли по разным путям. В ОИЯИ началась разработка высокопроизводительного автомата со сканирующим лучом (HPD) на основе импортного оптико-механического устройства. Мы в Цойтене выбрали более скромный вариант – разработку полуавтомата, управляемого ЭВМ, максимально облегчающего труд оператора (HEVAS). Параллельно с этими техническими разработками группы математиков начали осваивать и адаптировать к нашим вычислительным машинам программы обработки результатов измерений THRESH, GRIND и др. В Дубне эти работы велись под руководством Н.Н. Говоруна, с которым быстро установилось не только хорошее сотрудничество, но и настоящая дружба. За все эти годы он организовал ряд конференций и школ, на которых мы обменивались идеями и результатами наших работ.

Еще до моего прихода в ЛВТА, по инициативе М.Г. Мещерякова в Лаборатории началась разработка серии автоматов для обработки фотографий с пузырьковых камер “Спиральный измеритель”. Во время посещения ряда институтов в США, он ознакомился с лабораторией Л. Альвареца. Особый интерес у него вызвала разработка специального сканирующего устройства под названием “Spiral reader”. Альварец подарил ему чертеж общего вида основного узла этого сканирующего устройства, т. н. перископа. Было принято решение, организовать группу конструкторов из институтов, заинтересованных в такой установке, в отделе автоматизации, которым руководил Ю. А. Каржавин. В разработке “Спирального измерителя” участвовали организации: ИФВЭ в Протвино, Ленинградский физический институт АН СССР, Физический институт АН Казахстана в Алма-Ате, Лаборатория физики высоких энергий Тбилисского государственного университета, Харьковский физический институт. Мне удалось заинтересовать дирекцию ИФВЭ АН ГДР в Цойтене и привлечь к этой разработке небольшой частный завод прецизионных приборов в Берлине, для изготовления прецизионных узлов – перископа и измерительного стола. Впоследствии этот завод был экспроприирован и передан в Центр научного приборостроения ГДР (ЦНП). Группой конструкторов руководил сотрудник ЛВТА И. Скрыль. Для перевода конструкторских чертежей с советских стандартов на стандарты ГДР и сопровождении работ в (ЦНП) был привлечен высококвалифицированный инженер из (ЦНП) Г. Шуманн, который в течение нескольких лет попеременно работал в Дубне и Берлине. Разработка электронной части и ввод в эксплуатацию установки были поручены В.М. Котову. С ним работал коллектив электронщиков из участвующих институтов, в том числе К. Ваттенбах из Цойтена.

Другое удачное соединение советской электронной и вычислительной техники, немецкой оптики и точной механики нам удалось осуществить в середине 80-х годов. Используя опыт разработки “Спирального измерителя” и отдельные его узлы, мы разработали новую серию более продуктивных полуавтоматов, управляемых только что разработанной в СССР малой ЭВМ серии СМ, для обработки снимков с больших пузырьковых камер “HEVAS” в ИФВЭ АН ГДР. Разработчики СМ готовились выставить экземпляр новой серии СМ ЭВМ на Лейпцигской ярмарке. Они предложили нам присоединиться к ним, с нашей новой разработкой. Мы это приглашение охотно приняли, и на ярмарке в советском павильоне была выставлена совместная германо-советская разработка управляемого ЭВМ высокоточного измерительного прибора. Наша установка прошла все необходимые предварительные испытания и успешно была продемонстрирована правительственной делегации ГДР. Руководитель советского павильона предложил мне совместно подать заявление на золотую премию ярмарки. Я с этим предложением обратился в Президиум АН ГДР. К сожалению, нас не только не поддержали, но я еле-еле избежал выговора за то, что без предварительного на то разрешения вступил в контакт с советскими коллегами. Самовольные действия тогда не поощрялись.

Когда в конце 60-х г. в ЛЯП ОИЯИ под руководством … Селиванова начиналось проектирование большой пузырьковой камеры для работы на Серпуховском ускорителе, к его группе присоединился К. Кундт из Цойтена. Одновременно в Цойтене в моем отделе начались работы по конструкции проекторов для просмотра пленок с этой и других больших пузырьковых камер. Впоследствии разработка большой пузырьковой камеры в ОИЯИ была приостановлена, а наши проекторы в дальнейшем использовались для просмотра снимков с французской водородной пузырьковой камеры МИРАБЕЛЬ, работавшей на пучках Серпуховского ускорителя.

Примерно в это же время сотрудник ЛЯП В.И. Петрухин предложил К. Кундту участвовать в создании нового крупного детектора на основе стримерной камеры. После долгих дискуссий в Цойтене и в Дубне создание такой установки под названием РИСК, при существенном участии ИФВЭ, было решено. Большая группа физиков и инженеров из ИФВЭ в Цойтене: Р. Лайсте, Г. Бом, Д. Позе, К.-П. Гласнек, Ю. Бэр, К. Ваттенбах - приехала в Дубну для участия в этих работах. В ИФВЭ для установки РИСК инженером Г. Томом разрабатывалась специальная быстродействующая крупноформатная фотокамера. Эта довольно сложная разработка легла в основу диссертации Г. Тома. После ее завершения Г. Том присоединился к группе В.И. Петрухина в Дубне. На стадии отладки прибора в Протвино, к работам также привлекались механики и электромонтажники моего отдела из Цойтена, что явилось новшеством для нас. Скоро коллеги, не попадавшие в эту группу “избранных”, стали им завидовать, не понимая, что работать приходилось много и в нелегких для немцев условиях. Вообще, среди технического персонала, нередко встречались довольно сильные предвзятые мнения, которые при работе в Дубне или Протвино быстро рассеялись. Почти всегда сотрудник, командированный в ОИЯИ на длительный срок с семьей, просил продлить ему срок пребывания в Дубне. Установка РИСК впоследствии не совсем оправдала надежды ее создателей. В обработке физических результатов с этой установки в Цойтене принимала участие небольшая группа физиков. Р. Лайсте и Д. Позе перешли в ЛВЭ для участия в электронных экспериментах, остальные сотрудники ИФВЭ постепенно вернулись в Цойтен.

Еще раз о семье Позе

Сын Д. Позе, Виктор окончил среднюю школу в Дубне, поработал некоторое время в ЛВЭ лаборантом и поступил на факультет электротехники Дрезденского технического университета. Он закончил учебу с отличным дипломом в 1994 г., отверг все заманчивые предложения в Германии и вернулся в Дубну. Видя, что для него интересной работы по специальности в ОИЯИ нет, он переквалифицировался в программиста. Сегодня он работает в ЛИТ системным программистом. И снова представитель семьи Позе уже в третьем поколении связал свою жизнь с Объединенным институтом ядерных исследований в Дубне.

В 19.. г. в Дубну вернулась моя младшая сестра Зигрид с мужем доктором Петером Экштейном и двумя детьми: Дорис и Андреас. П. Экштейн из Института общей ядерной техники ТУД (директор Г. Позе) был командирован в ЛЯП, для участия в разработке системы электронных модулей для ядерной физики “КАМАК” в отделе А.Н. Синаева. Эта система играла важную роль в электронике для ядерной физики и физики высоких энергий, начиная примерно с середины 60-х годов. Промышленность ГДР не принимала этот стандарт, поэтому физики ГДР были вынуждены организовать собственную разработку и мелкосерийное производство этих модулей. В Советском Союзе обстановка была несколько лучше, но все же и ОИЯИ пришлось вложить немало усилий и средств в разработку этой техники. Плодотворное сотрудничество сложилось между рядом институтов ГДР и отделом А.Н. Синаева, и в течение многих лет в этом отделе непременно работали немецкие сотрудники. Моя племянница, Дорис Экштейн, несомненно, под влиянием детских лет, проведенных в Дубне вместе с родителями, стала физиком. Она защитила диссертацию в Берлинском университете им. Гумбольдта и в настоящее время работает в ЦЕРН.

ОИЯИ и объединение Германии

После объединения изменился и формализм командирования немецких ученых на работу в ОИЯИ. В ФРГ финансирование научной деятельности, в основном, ориентируется по конкретным научным темам и проектам. В средства, выделяемые на выполнение научных тем или проектов, включается также зарплата. Поэтому, командирование в ОИЯИ за счет темы выгодно только в том случае, если работа, выполняемая данным ученым в ОИЯИ, непосредственно входит в одну из финансируемых тем ФРГ. Вследствие этого, после объединения Германии, число немецких сотрудников в ОИЯИ резко сократилось. В настоящее время немецкое землячество в ОИЯИ фактически перестало существовать, осталось меньше десятка немецких сотрудников, углубленных в свои проекты.

Эпилог

Дубна, февраль 2006 г.