Объединенный институт ядерных исследований

МУЗЕЙ истории науки и техники ОИЯИ

Воспоминания Владислава Александровича Щеголева

Владислав Александрович Щеголев, кандидат физико-математических наук, ведущий научный сотрудник Лаборатории ядерных реакций им.Г.Н.Флерова Объединенного института ядерных исследований (Дубна). Область научных интересов - физика тяжелых ионов.

Все началось в 50х годах. В 1952, после окончания школы, я поступил в Ленинградский политехнический институт на физико-механический факультет. Выбрал это направление потому, что тогда физика была в почете, и физикам отдавалась в обществе пальма первенства. Родился миф: "Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне". На самом деле, в том виде как это проявлялось было некоторое искажение роли физики, в реальности подвиг имел державный характер и основывался на том, что бы доказать дееспособность национального интеллекта, его творческие возможности, возвысить дух, в общем чисто патриотические. Но все это привлекало молодые силы, честолюбцев, и мне тоже хотелось быть таким хорошим. Поскольку, я окончил школу с медалью, то поступил без экзаменов. Надо сказать, что учился средне, в отличниках не ходил. А вот когда на последних курсах начались практические дисциплины, шансы повысились, стали считать перспективным физиком. И как раз в это время к нам на факультет приехала команда Георгия Николаевича Флерова. Сам Флеров окончил этот институт в 30 х годах, и там он был знаменитостью. К сожалению, сейчас этот факультет реорганизовали. Представители Флерова стали отбирать перспективных молодых людей, в десятку попал и я. В это время делал диплом в институте атомной энергии, это сейчас он так называется, а раньше назывался лаборатория измерительных приборов академии наук. После этого Флеров из десяти выбрал пять человек, в число которых попал и я.

Оформили в Дубну. А здесь, в 1956 году лаборатория только начинала свою работу. Ничего не было, пустое место, и на нем стали сооружать ускоритель. В самом начале, пока шла подготовительная работа, нам делать было нечего. Сидели в ЛЯПе в одной большой комнате и играли в домино, а в соседней комнате сидел Позе Рудольф Гейнцевич, известный ученый немецкий. Слушая как мы там "вопили, крича рыба", он к нам как то зашел: "Молодые люди, а нельзя ли вам посоветовать играть в преферанс".

Но потом, когда уже ускоритель начал обретать черты, мы превратились в чернорабочих: таскали мусор, мешки с цементом, а когда пришел ускоритель, начали его собирать. Он приходил в ящиках, все детали были в масле, нам приходилось их отмывать. Но, в конце концов, ускоритель был построен. И я попал в пусконаладочную группу, знания были только те, что читали на лекциях, но практическая работа - это другое, в ней столько тонкостей. Это надо было все познать на практике. Запускали ускоритель в течение трех лет. Нашу пусконаладочную группу возглавлял Оганесян Юрий Цолакович, ныне академик РАН.

После того, как запустили ускоритель, я работал начальником смены, проводил обучение. Был однажды случай. Сижу, у меня ток пучка падает, падает постепенно, а заказчик требовательный был, говорил: "Вот, вы не умеет управлять ускорителем, у вас все валиться из рук". А ток падает, падет и наконец, пропал, что я не делал, все было бесполезно. Ну что делать, давай вытаскивать пробник, и что мы увидели: на конце пробника висит медная капля, все расплавилось. Заказчик забыл воду охлаждающую дать. Тогда я первый раз увидел, какой мощный пучок: расплавил медь и превратил ее в каплю. После того, как я отработал начальником смены, Флеров организовал группу, которую возглавил Донец и химик Ермаков. Задача была получить 102 элемент периодической системы Менделеева. Надо сказать, работа представлялась авантюрной, потому что вся теория, что до этого была, основана на капельной модели бора. Она предсказывала, что даже если этот элемент существует, то он будет "жить" сотые доли секунды, а то и тысячные, и надежды было мало.

И вот соорудили мы "самоделку", по-другому не могу назвать. Каким-то чудом эта самоделка сохранилось и в нашем музее. Все делалось на скорую руку, по эскизам, по интуиции. И в итоге, в 1963 мы все-таки получили этот элемент, который жил секунды и эта была сенсация. Во-первых, потому что, теорию Бора надо было пересматривать. Во-вторых, чисто политический эффект, это был первый трансурановый элемент, открытый в Советском Союзе. До этого все американцы делали. В прессе поднялся такой шум, мы стали героями. В Комсомольской Правде журналист Ярослав Голованов написал большую статью "В гнезде жар-птицы", потом про это и в других газетах писали. Мы стали очень знаменитыми, на телевидение пригласили. В этом же году Гленн Теодор Сиборг приехал в Советский Союз. Он возглавлял комиссию по атомной энергии США, довольно серьёзное ведомство, которому подчинялась вся ядерная энергетика и все ядерные исследования, он был очень влиятельным человеком. Приехал он в Москву, чтобы подписать соглашение о запрете испытания атомного оружия в воздушной среде и в воде, оставили только под землей, и заехал к нам в Дубну.

Потом, на этой же методике, открыли 103 элемент. Конечно, нам хотелось назвать элемент своими именами, но нам не дали этого сделать. Дело в том, что если раньше, кто открывал элемент, тот и давал название. Оно вводилось в научную литературу, закреплялось в справочниках, а тут стали возражать, говорили, что все надо делать официально. Существует международный союз чистой прикладной химии, а в нем номенклатурные комиссии, которые дают наименование различным химическим веществам, в том числе элементам, чтобы было единообразие. А в этих комиссиях сидели по-американски настроенные люди, и они всячески отнекивались. Потом лаборатория ядерных исследований открыла 104 и 105 элементы. Американцы сопротивлялись, была борьба, каждый называл элементы своим именем. У нас выходили издания таблицы с нашими названиями: 102-Жолиотий, в четь Жолио-Кюри, 104- Курчатовий, но все это отметалось, американцы свои давали названия. Флёров писал письма в союз, но все было бесполезно, пока руководителем, уже другого союза фундаментальной прикладной физики, не стал Алан Бромли. А он очень уважал советскую науку и был против дискриминации ее. И он решил организовать совместную комиссию двух союзов физики и химии, которая должна была расписать: у кого какой приоритет, какие названия закрепить, выработала критерии - что считать открытием. И получилось так, что еще до нас, шведы сделали эксперимент, в котором пытались получить 102 элемент. Они наблюдали сходный эффект, но не элемент, объявили и назвали Нобелий. Потом эксперименты не подтвердились,ни в наших лабораториях, ни в американских, но название осталось. Комиссия три года работала, они объездили все центры: и американские, и немецкие, и наши, знакомились с авторами. И в конце концов вынесли вердикт, обозначили критерии. В середине был такой, что открытые сделанное в одной лаборатории, должно быть подтверждено в другой, и только после этого открытие рассматривалось как открытие. Соответственно, правом присвоения имени авторы лишались, могли только давать предложения, которые рассматривались комиссией, но не обязательно утверждались. Нельзя, например, было назвать в честь Ньютона, потому что уже есть физическая единица измерения силы (ньютон). Поэтому выбор был довольно ограничен, так и оставили 102- нобелий, а 103-лоуренсий. Признано было, что 102 элемент полностью открытие Дубны, а 103,104 и 105 совместное с американскими учеными открытие.

До 1970 я этим занимался, а потом группа распалась, и я работал в другой группе, защитил диссертацию по 103 элементу. В конце концов, решил уйти в прикладные исследования. Как раз, Флёров развел бурную деятельность, говорил что нужно заниматься и прикладными исследованиями, и в частности встал вопрос о создании трековых мембран. Все это мы начинали с нуля, подручными средствами, сделали образцы, разработали технологию. Потом нам повезло, горком партии устраивал семинары по внедрению научных достижений в практику и собирал с области всех заинтересованных лиц. И в том числе, приехал главный инженер Томилинского конструкторского бюро по полупроводникам. У них была проблема такая, что при изготовлении чипов на основе кремния, нельзя было использовать загрязненный воздух, не более одной пылинки на литр воздуха. И производство очень сложное, потому что необходимо герметичное помещение, воздух очищенный , сотрудники в скафандрах, и важно чтобы не было не одной пылинки. И они поняли, что наши фильтры являются спасением для них. Приехал заместитель министра электронной промышленности и сказал: "Мы вам сделаем все оборудование". Все запустили, и мы начали производство. Оно до сих пор пользуется большим спросом. Есть даже завод в нашей экономической зоне. Там производят плазмафелизаторы, которые очищают кровь. Эти фильтры были опробованы в Узбекистане, там провели диспансеризацию и заболеваемость уменьшилась на 25 %, только из-за того что выводились вредные вещества. Сначала финны перехватили эти технологии , но слишком дорогое производство получилось , затем Симферополь и до сих пор производство основано на нашей технологии. За разработку мембран я получил Премию Совета министров СССР в 1989 году. Оставался в центре прикладной физики, стал ученым секретарем, кое какие идеи свои реанимирую, научно популярные статьи пишу в журналы. Однажды, поучаствовал в международном конкурсе на написание статей среди журналистов, пишущих на научные темы. Сначала не хотел, но потом меня убедили. Написал коротенькую статью, без всякой надежды и получил первую премию. Английский журнал "Nature" выписал мне премию и годовую подписку. Занимался общественной работой.