Объединенный институт ядерных исследований

МУЗЕЙ истории науки и техники ОИЯИ

Воспоминания Владимира Алексеевича Никитина

Я родился близ Серпухова, в деревне Волково в 1934 году. Моя мама была учительницей в начальной школе, а отец студентом сельскохозяйственной академии в Москве. Вскоре отец закончил академию, и его назначили на работу в Горьковскую область (город Горький сейчас - Нижний Новгород). Мои родители получили место в сельской местности. Там был сельскохозяйственный техникум. Отец преподавал и был агрономом, а мама работала в сельской начальной школе.

Я помню свое детство, начиная с 1938 года. В этот году в нашей деревне случился пожар. Я помню, как приехала пожарная машина. Пожар погасили, и меня посадили в кабину. Очень ясно помню, как я сидел за рулём пожарной машины. Это событие отмечает начало моей сознательной жизни - было лето 1938 года. В 1941 я пошел в школу, в первый класс. Началась война. Времена были суровые. Зимой стоял сильный мороз. Нужно было носить хворост из леса в деревенскую школу. Для этого мобилизовали всех учеников, потому что топлива не хватало. Тогда мы писали ручками, пёрышко которых нужно макать в чернильницу. Чернила замерзали, приходилось их отогревать. Учился я плохо, хотя мама была учительницей в этой же школе. Она, конечно, сделала так, чтобы я был не в её классе. По-видимому, не хотела выделять меня среди других учеников. Мне было неинтересно учиться, не потому что мне было трудно. Я просто не понимал, зачем всё это? Читать и писать я научился вовремя, с первого класса. Когда нам что-то рассказывали, я оставался безучастным. Хотелось, чтобы урок побыстрее закончился, и я бы побежал гулять.

Ещё помню случай, произошедший на берегу Волги, километрах в 5-7от деревни Работки (районный центр, где находился сельскохозяйственный техникум). Во время весеннего паводка мы бегали на реку, прыгали на льдины и катались на них - отчаянный ледовый слалом. Ледоход на Волге очень впечатляющий: большие льдины стремительно плывут, наскакивают друг на друга, лёд ломается, звенит - драматическая картина. Нам нравилось запрыгнуть на льдину и проплыть на ней некоторое время. Пока льдины находились близко к берегу, можно, прыгая с одной на другую, попасть обратно на берег. Сейчас я удивляюсь, что мама знала, куда я бегаю, но не препятствовала этому. Насколько терпимо и спокойно в то время мои родители, и другие родители, относились к детям, они не дрожали над ними. Один раз я соскользнул с льдины. Попал почти по шею в воду. Друзья меня вытащили. Это было совершенно незабываемое ощущение. Ледяная вода окунула меня в другой мир. Я перестал что-либо чувствовать и понимать. Это запомнилось на всю жизнь. Идти до дома было далеко, поэтому ребята помогли мне быстро разжечь костёр, и я высушил одежду. Кажется, я даже не рассказал маме об этом случае. А отец был на фронте.

Отец вернулся с фронта в конце 1944. Он был ранен. Потом получил назначение на работу в Краснодарский край. После оккупации там всё было в разрухе, и его, как агронома, послали восстанавливать сельское хозяйство. Я учился в третьем классе, когда мои родители уехали на Кубань. В четвертом классе я продолжал учиться очень плохо. Меня едва "вытаскивали" на двойки и тройки. Когда кончился четвертый класс, мамина подруга, учительница, сказала ей: "Твой мальчик плохо учится. Мы думаем, что не следует его переводить, пусть посидит ещё годок в четвёртом". Мама и сама видела, как я учусь, поэтому согласилась. Я второй год учился в четвёртом классе. Всё повторилось: мне было неинтересно, я занимался дворовыми делами, гулял по берегам Кубани в зарослях камыша.

Отец немного занимался охотой. У нас было ружьё. Удивительно, что мне было всего 11 лет, но он давал мне ружьё. Я сам заряжал патроны и ходил охотиться на уток. Правда, добычи было мало: утки плавали далеко от берега. Такое спокойное отношение взрослых к опасным вещам, сейчас выглядит очень необычно. Современные родители - совсем другие люди.

Но что же случилось? Опять я плохо учился, в четвёртом классе у меня в дневнике пестрили двойки, тройки. И учительница говорит маме: "Что же делать? Мы не можем его на третий год оставлять, придётся перевести в пятый класс. По закону третий год в одном кассе учиться не положено. Или его надо отчислять из школы, но это тоже не положено". И перевели меня в пятый класс. В пятом классе начались уроки немецкого языка. Шёл 1946 г. Преподавателем оказался бывший фронтовой разведчик. У него была ампутирована нога. Он в совершенстве знал немецкий язык. Вероятно, он у него даже был родным, ведь фронтовой разведчик должен знать язык очень хорошо. Так как русский язык и другие предметы мне были чужды, что уж говорить про немецкий. На уроке я смотрел в потолок и думал: когда же это всё кончится? Я не мог ни запомнить буквы, ни выучить текст. Преподаватель, которого звали Роман Парикожа, сел ко мне за парту и начал: "Володя, сейчас мы будем учить буквы. Это буква а, это буква б, это словоMutter - мама". Он несколько раз садился ко мне, и, наконец, мы дошли до фраз. Он говорит: "IchgeheindiShule. Как ты это понимаешь?Ich - я, gehe - иду, indiShule - в школу. Повторяй!" Я с трудом повторяю. Фраза за фразой он водил моим пальчиком по строчке. И вдруг, в один прекрасный момент, случилось нечто похожее на гром среди ясного неба, или на молнию. Я понял, что это целый мир! За этими словами, за тем, что мне казалось просто каракулями, не имеющими никакого смысла и интереса, вдруг я обнаружил - за ними стоит неведомый мир. У меня всё перевернулось в голове. Я пришел домой после очередного урока, сел за учебник и зубрил немецкий язык день и ночь. Кончилась четверть, это была первая четверть. Нам выставили отметки. Я принес домой дневник. Отец и мать были дома. Я положил дневник на стол, но родители не проявили никакого интереса, потому что знали, что там стоят двойки и тройки. Наконец они открыли дневник и ахнули от удивления: "Что такое? Все пятерки, все!".

В моей жизни произошло событие, которое я могу, сравнить с настройкой музыкального инструмента. Можно представить меня в виде скрипки, совершенной скрипки, но не настроенной. Скрипка не звучала. Номой учитель настроил этот инструмент. Я стал смотреть на мир другими глазами. У меня появился интерес не только к немецкому, мне стало всё любопытно, всё по силам! Проблем с учебой с тех пор не было.

О чем говорит это случай? Мне кажется сомнительным возможность эффективно обучать детей дистанционно, с помощью компьютера. В данном случае, ключевую роль сыграло влияние личности на другую личность, ещё не сформированную, ещё не пробудившуюся. Учитель как личность вывел меня из состояния сна, открыл мне глаза на мир полный красок и загадок. Как это случилось - тайна. Это чудесное пробуждение и сейчас для меня неведомо. Может ли это сделать компьютер, автоматическая система образования? Я очень сомневаюсь. Во всяком случае, в моей биографии влияние Личности оказалось почти чудом. Преподаватель рассказывал нам о необыкновенных событиях, происходивших с ним на фронте. И он стал нам интересным как личность. Его рассказы о драматических эпизодах войны приковали моё внимание к нему. Что-то во мне изменилось, и мир вокруг изменился. Теперь я не ждал, когда учитель, наконец, уйдет от меня на следующую парту. Наоборот, я жаждал контакта с ним. Удивительный урок!

В шестом классе у нас началась физика. Особенно меня заинтересовали разнообразные приборы для демонстрации физических явлений. Некоторые из них я помню, например, электрофорную машину, в которой между электродами создаётся высокое напряжение и в результате разряда получаются искры, как маленькие молнии. Или прибор, который демонстрирует центробежную силу: в большой прозрачный шар насыпаны мелкие металлические шарики. Шар вращается, и шарики поднимаются со дна и распределяются по экватору. Это показывает, что в процессе вращения появляется центробежная сила, удерживающая шарики на высоте. Это произвело на меня впечатление, возбудило интерес к законам природы. Поразило, что можно понять и рассчитать природные явления. С тех пор физика оказалась в центре моего внимания. Я стал интересоваться задачами и физическими демонстрациями, даже начал делать электрический мотор. У меня получилось. Намотал проволоку на деревянный цилиндр - ротор, поместил его в U-образный магнит, закрепил на шпильках, от батарейки пропустил ток и он начал быстро вращаться. Тогда отец сказал: "Молодец! Раз ты сделал маленький мотор, сделаешь в жизни и большой мотор". Я стал решать задачи по физике быстрее, чем другие ученики. Товарищи ещё размышляли над задачей, а я уже поднимал руку: решение готово.

Близился седьмой класс. Родители приняли решение переехать ближе к центру. Там где мы жили на Кубани, была только семилетняя школа. Для продолжения образования нужно было ехать в Краснодар. А это означает затраты и жизнь в чужом городе. Они решили вернуться в наш родной Серпухов: там жили наши родственники, была известная школа-десятилетка, и Москва недалеко. И вернулись. Это было осенью 1948 года. Мамины сестры нас временно приютили, а мать и отец устраивались на работу, традиционно в сельскохозяйственный техникум недалеко от города Чехов и недалеко от города Серпухов.

Уезжая из Краснодара, мы взяли два или три мешка сухофруктов и семечек из собственного сада. Моя тетушка, которая меня воспитывала, сказала: "Володя, сейчас мы пойдем на базар, будем торговать этими богатствами". Мы пришли на городской базар, поставили мешок и по стаканам начали продавать семечки и фрукты. Она посидела со мной некоторое время, а потом говорит: "Я пойду по делам, будешь торговать сам". Так я, наверное, недели две-три торговал, пока родители устраивали новую жизнь. С тех пор прошло более 30 лет. Я довольно часто езжу в Серпухов, потому что мы работам в Протвино в Институте физики высоких энергий. Я еду с серпуховского вокзала через город мимо моего знакомого базара. Автобус следует дальше в Протвино в Институт, где есть ускоритель. А я схожу и погружаюсь в воспоминания. Случайно или нет, но стена, у которой я торговал, цела до сих пор. Это старая кирпичная дореволюционная кладка. Я не знаю, что там было в позапрошлом веке. На том месте уже нет базара, но стена стоит. Я не знаю, почему её до сих пор не убрали.

Наконец, родители нашли место работы, и мы уехали из города Серпухова в место, которое называлось Новый Быт. Сейчас это Давыдова пустынь, монастырь. Но в то время, естественно, он не был монастырем, там был сельскохозяйственный техникум. Я учился в Новобытовской семилетней школе в седьмом классе. Закончил его на отлично, и родители отправили меня в Серпухов, где я учился с восьмого по десятый класс. Летом я приезжал к родителям, помогал по хозяйству, заготавливал сено для коровы, а зимой жил у маминых сестёр, они меня приютили, хотя сами обитали в тесноте.

Школу я закончил с золотой медалью. У меня не было проблем с обучением, всё получалось легко. Я уже созрел, чтобы однозначно и сознательно выбрать, кем я стану. Получив свидетельство об окончании школы, я немедленно сел в поезд и поехал в Московский университет подавать заявление на физический факультет, отделение строения вещества. Со мной провели собеседование, которое я прошёл успешно, т. е. ответил на все вопросы. Помню даже, какие вопросы мне задавали. В комиссии был специалист по идеологии. Он спросил: "Что напечатано в утренних газетах, какое замечательное событие произошло?" Я газеты не читал, о чём ему и сообщил: "Я ехал издалека: семь километров идти из деревни до железной дороги и ещё полтора часа ехать на поезде. А должен я приехать к десяти часам, так что газету прочитать не успел". Он удивился: "Ну как же так? Прошла важная партийная конференция. Приняты очередные руководящие документы. Ну а что вы знаете о нашей политике?". Я ответил, меня приняли.

Я попал в новое здание Московского университета на Ленинских горах (теперь Воробьёвы Горы), которое в 1953 году стало частью университета. Мы оказались в совершенно шикарных условиях: у каждого была своя отдельная комната в общежитии. С нами работали замечательные преподаватели: люди, которые действовали в атомном проекте. Один из них, величайший учёный - Лев Давидович Ландау, знаменитый физик, светило. Он читал лекции по квантовой механике и статистической физике. Я прекрасно помню эти лекции. Хотя говорят, и я так чувствую, что он не был блестящим лектором. Он был педантом, академическим человеком, но, конечно, он доносил все очень чётко. Для восприятия квантовой механики нужен специальный настрой, потому что поведение микрочастицы радикально отличается от того, что мы воспринимаем в повседневном опыте. Электрон может проходить одновременно через несколько щелей в дифракционной решетке. Он может одновременно взаимодействовать с несколькими атомами. И потом, каким-то чудесным образом, эти его якобы части сходятся в одном месте и дают интерференционную картину, по которой можно узнать структуру мишени, например, кристалла. Эти свойства сейчас используются на практике. Но представить наглядно такое явление невозможно. Мы задавали вопрос: "Электрон с одной стороны частица, с другой - протяжённый объект, как это можно совместить?". Л. Д. Ландау отвечал: "Человек понял то, чего не может вообразить". Понял в том смысле, что написано уравнение, сказано, как решать данные задачи. Электрон проходит, через кристалл и таким образом мы можем восстановить структуру кристалла, но представить наглядно этот процесс не можем. В связи с этим он рассказал такой анекдот: "Один крестьянин всю жизнь провел в отдалённой деревне, ни разу не был в городе. Наконец, он приехал в большой город и пошёл в зоопарк. Всю жизнь он имел дело с лошадями и коровами. И вдруг увидел жирафа. Он сказал: "Ну, нет, такого быть не может" - и разочарованный уехал обратно в свою деревню". Л. Д. Ландау говорил нам: "Вы наподобие этого крестьянина: смотрите на квантовую механику и разочарованно уезжаете в свою начальную школу. А вы примите, что жирафы есть в природе".

Я сдавал ему экзамен на четверку. Сначала, в первом семестре первого курса, я сдавал всё на "отлично", у меня была повышенная стипендия. Потом, к сожалению, почувствовал свой потолок, у меня появились четверки. До окончания университета троек я не получал, но четверки были.

В университете были и другие замечательные профессора. Полагаю, что получил хорошее образование.

Один из экзаменов на пятом курсе я сдавал Константину Дмитриевичу Толстову, приехавшему из Дубны. Я сдавал ему нейтронную физику, сдал на "отлично", и он мне предложил записаться на дипломную работу в Дубну. Мне было безразлично, где начинать работать. Я не очень представлял, чем и как буду заниматься. Куда распределят, туда и распределят, Дубна, так Дубна. В 1956 году, мы поехали на экскурсию в Дубну, в лабораторию физики высоких энергий - ЛВЭ. Помню, как подошёл к зданию синхрофазотрона, зашёл внутрь, где располагаются части огромного кольцевого магнита. (Он и сейчас существует, но в другом качестве). Увидел, как паровоз вталкивал в здание платформу с блоками магнита. Кран брал части магнита и ставил их на фундамент. Я подошел ближе и увидел камеру ускорителя, место, в котором должны циркулировать протоны и формировать рекордный по энергии пучок в мире. Микромир и грандиозные сооружения друг друга обуславливают. Нельзя увидеть протон, не построив столь грандиозное сооружение. С другой стороны - нельзя спроектировать это грандиозное сооружение, не зная законов микромира. На меня произвело большое впечатление такое сочетание микро - и мега - миров. И они доступны человеческому разуму. Это вдохновило меня. Я стал с энтузиазмом вникать в сложную материю науки, как сказал классик - карабкаться по каменистым тропам к вершинам знания.

Диплом я защитил и попал в группу К. Д. Толстова. В ней было человек 10-15. Мне посчастливилось начать карьеру в дружном и хорошо подготовленном коллективе. Часто люди конфликтуют, бывают трения, непонимание, конкуренция. Но наша группа оказалась исключительно дружная. Мы занимались одной проблемой, но у каждого был свой участок работы. Каждый понимал, что ему нужно делать. Я не чувствовал конкуренции. Можно сравнить наш коллектив с упряжкой ездовых собак. Каждая делает, что в её силах.

Я счастлив, что моя биография сложилась удачно во всех отношениях. Коллектив был исключительный, мы получили несколько премий ОИЯИ, сделали открытие на синхрофазотроне. Открытия в Советском Союзе регистрировались. Если вы сделали что-то достаточно заметное, можете подать заявку в комитет по открытиям. Эксперты рассматривают заявку и выносят вердикт: да или нет. Я имею два диплома об открытиях. Сейчас этот комитет отсутствует, открытия не регистрируют, но есть другие объективные показатели значимости опубликованного результата.

В период 1968-1971 гг. я работал на ускорителе Института физики высоких энергий в Протвино, что близ Серпухова. Энергия пучка протонов ускорителя ИФВЭ оставляет 70 ГэВ (гигаэлектронвольт). До 1972 года эта машина держала мировой рекорд по энергии, что позволяло нам вести исследования на самом переднем крае науки о строении вещества. У нас были методические идеи и аппаратурные разработки, которые оказались пионерскими и востребованными в других лабораториях. Благодаря им наш проект приняли к исполнению в Национальной Ускорительной Лаборатории (НАЛ) США, расположенной близ Чикаго. В настоящее время это лаборатория имени Ферми. В этой лаборатории завершалось создание нового рекордного ускорителя. В марте 1972 г он выдал пучок протонов с энергией 200 ГэВ. Туда мы поехали со своей аппаратурой. Её вес составлял около 3 тонн. Мы успели установить её буквально в первые часы работы ускорителя. С одной стороны это большая честь - первыми начать исследования на рекордной энергии, а с другой стороны - признание наших достижений. Почти невероятно, что группа советских учёных получила доступ к новейшей американской машине, самой крупной в мире. В политическом отношении это было сложное время - разгар холодной войны. Но за нами была инновационная разработка -струнная сверхзвуковая водородная мишень и спектрометр на кремниевых полупроводниковых детекторах. Этой техники не было ни в одной лаборатории кроме нашей. Позже она разошлась по миру, но тогда это был новаторский шаг.

Интересно вспомнить напряжённую психологическую обстановку, в которой принималось решение о проведении этого совместного советско-американского проекта. В ноябре 1971 года я приехал в НАЛ, чтобы обсудить с дирекцией окончательный план проекта. Директором НАЛ был известный ученый Роберт Вильсон. Он встретил меня словами: "Мистер Никитин, я сожалею, что мы не успели отложить Ваш визит. Вы, наверное, уже знаете, что программный комитет, который даёт мне рекомендации по научной программе, не принял ваше предложение. Комитет проанализировал технические детали вашего предложения и пришёл к выводу, что на первых порах работы ускорителя это весьма опасно. Вы формируете в камере ускорителя сверхзвуковую газовую струю. Она, наверняка, будет мешать ускорению пучка. Случайная утечка газа может привести к аварийной ситуации. Каковы будут последствия, мы не знаем. Лучше отложить реализацию вашего проекта на более позднее время". Я ответил, что вполне понимаю озабоченность программного комитета. Действительно, наша методика находится на грани риска. Если что-то у нас не получится, не правильно сработает, ускоритель не сможет некоторое время работать. В вакуумной камере поднимется давление. Пучок будет потерян. Это маленькая авария. Не катастрофическая, но всё-таки авария. Время ускорителя очень дефицитно. Многие группы жаждут проводить исследования на этой машине мирового класса. Программный комитет заботится об устранении рисков. Я поблагодарил Вильсона за совместную работу в процессе подготовки проекта. Разработку аппаратуры мы производили под конкретный ускоритель. Но она не пропадёт. Её можно использовать в другой лаборатории. Я собрал свой портфель и готов был попрощаться. Но вдруг Вильсон говорит: "А что это у Вас такой большой портфель?" Я отвечаю:"Здесь фотографии с нашей аналогичной установки, которую мы использовали на ускорители в Серпухове. Вы знаете этот ускоритель?" Он сказал: "Да, да я там был. Давайте посмотрим ваши фотографии". Он начал смотреть фотографии. Их было штук двадцать. Они были сделаны Юрием Тумановым, прославленным фотографом ОИЯИ. И вдруг обнаружилась фотография, на которую я раньше не обращал внимание. На ней была запечатлена важная часть нашей установки. Над ней склонилось несколько человек: я, главный конструктор, и еще два моих коллеги. Мы одеты в пальто. У нас на головах зимние шапки. Вильсон с удивлением говорит: "Неужели в России настолько суровый климат, что вы работаете в такой сибирской одежде?" И вдруг я осознал: я не знаю, как это случилось, как Туманов подловил нас в таком странном состоянии? Может быть, мы только что выходили на улицу, только что зашли в лабораторию, не успели раздеться, а конструктор нам хочет, что то немедленно сообщить? Вильсон подумал минутку и воскликнул: "Мы должны сделать этот эксперимент!" Он принял личное решение, вопреки рекомендации программного комитета. Обычно директора так не поступают. Я никогда не слышал о подобном прецеденте, чтобы директор лаборатории не следовал предписанию программного комитета. У нас в ОИЯИ тоже есть программный комитет. Он рассматривает новые проекты и пишет свой вердикт: рекомендует, не рекомендует, доработать, делает замечания. Дирекция следует этим указаниям. Рекомендованные проекты идут в план, а остальные, в соответствие с указаниями комитета, дорабатываются или отвергаются. Вильсон единственный, кто принял решение вопреки комитету. Почему он так сделал? Я думаю, потому что Вильсон был одновременно художником, архитектором. Многие здания в лаборатории имени Ферми спроектированы им. В частности, главное 15-ти этажное здание имеет вид пирамиды или "юбочки", Два корпуса сходятся на уровне восьмого этажа. У основания между ними образуется зал, в котором расположен зимний сад - оригинальная конструкция. На территории лаборатории стоит гиперболоид, спроектированный Вильсоном. Это конструкция высотой около 10 метров, построенная из прямых стержней. Их сочетание создаёт поверхность гиперболоида - красивая конструкция. Есть ряд других конструкций и скульптур. Вильсон был человеком с развитым и тонким художественным чутьем. По нашим фотографиям он понял, что здесь есть что то необычное: в мёртвом железе воплощена красивая идея, авторы обладали художественной фантазией. В науке известен тезис: красивая идея близка к истине. И это его, видимо, подкупило, он сказал: "Мы сделаем!" Он поверил, что за этим стоит нечто выстраданное, большой опыт, чувства, эмоции. Мы оказались родственными душами. Правда, я не художник, и коллеги тоже, но мы воплотили в аппаратуре оригинальную идею и своё понимание красоты. Началась целая эпоха работы советских физиков на ускорителе НАЛ. Совместные исследования продолжались около 10 лет. Мы были первой группой. На нашу долю выпало романтическое время.

У нас сложились теплые дружеские отношения не только с научным коллективом, но и с другими службами НАЛ. Например, с охранниками, которые стали заходить к нам домой. Наши жёны угощали их блинами, пельменями и другими русскими блюдами. Один из них сказал однажды: "Нам говорили, что шпионы приедут, а вы, оказывается, такие милые люди".

Наша первая группа уехала через полтора года. Мы выполнили предусмотренный проектом объём исследований. Получены характеристики дифракционного взаимодействия протонов. Данные эксперимента позволили проверить ряд теоретических моделей и указали направление их дальнейшего развития. После завершения этого этапа нам нужно было увезти обратно часть аппаратуры. Она отслужила свой срок, но после обновления она могла действовать на других ускорителях. По согласованию с американскими коллегами мы упаковали несколько больших ящиков и повезли их в аэропорт. Со мной поехал инженер, который вел грузовой автомобиль. Я предъявили груз таможне. Оказалось, что платёжный документ неправильно оформлен, не хватает200 долларов. У меня денег нет! Значит, нужно увозить груз обратно. Тогда американский коллега вынул из кармана деньги и заплатил за меня. Я так и остался в долгу перед ним, потому что когда я приехал снова через год, этот инженер там уже не работал. Это ещё один пример доверительных дружественных отношений, основанных на взаимопомощи.

На смену первой группе в ОИЯИ при участии Физического института академии наук СССР была сформирована вторая группа. Комитет по атомной энергии СССР установил вахтовый метод: группа работает, выполняет определенную программу. Если программа оказалась успешной, то посылается вторая группа. Американцы это вполне приняли.

Наша работа по исследованию дифракции протонов была высоко оценена научной общественностью. В 1983 году мы получили государственную премию Советского Союза.

С 1985 года я читаю лекции в МГУ, а, с недавнего времени, и в МУПОЧ Дубна. При этом мне помогают опыт и знания, приобретённые при работе в интернациональных коллективах учёных и инженеров.

Сейчас в Лаборатории физики высоких энергий идёт работа над проектом коллайдера тяжелых ядер НИКА. Дирекция мобилизует коллектив на строительство нового ускорителя. Я в этом частично участвую. Также мы продолжаем исследования на ускорителе в Протвино в Институте физики высоких энергий, где есть хорошие условия для работы, есть аппаратура, которая создана при большом вкладе ОИЯИ. Мы полагаем, что можем сделать значительный вклад в науку, пользуясь этой инфраструктурой. Тема нашей работы: множественное рождение частиц в протон - протонных и протон - ядерных взаимодействиях. Особый интерес представляют редкие события, когда рождается большое количество частиц. Это актуальная тема, которая разрабатывается во многих лабораториях. Цель состоит в изучении свойств ядерной материи при высокой плотности. Такая среда могла существовать в ранней вселенной. Она также реализуется в нейтронных звёздах.